Когда я узнал об этих событиях, моя любовь к нему возросла
поистине неизмеримо, и как же мне было грустно сознавать, что вся его жизнь с
тех пор была отдана Таламаске. Орден того не стоил, точнее, он не в силах был
сделать Дэвида счастливым, хотя сам Дэвид упорно настаивал на том, что
нуждается в нем. Это утверждение представлялось мне величайшей ошибкой.
И, конечно, чем лучше я его узнавал, тем больше мне его не
хватало. Я вновь вспомнил о своей темной сверхъестественной юности, когда
одного за другим создавал себе спутников, которые спутниками мне быть не могли:
Габриэль никогда не нуждалась во мне, Николя сошел с ума, Луи так и не смог
простить меня за то, что я заманил его в царство бессмертных, хотя он сам этого
хотел.
Исключение составляла только Клодия – моя отважная маленькая
Клодия, охотница за случайными жертвами, – вампир, совершенный во всех
отношениях. Именно пленительная сила Клодии заставила ее в конце концов
восстать против своего создателя. Да, только она одна, как теперь говорят,
пошла в меня. Может быть, по этой причине и преследует меня ее призрак.
Конечно, между тем, что произошло тогда, и моей нынешней
любовью к Дэвиду существует какая-то связь! Только я раньше ее не видел. Как я
любил его – и какую пустоту ощущал после предательства Клодии и расставания с
ней.
Эти рукописи позволили мне ясно понять и кое-что еще: Дэвид
был именно тем человеком, который способен отказаться от Темного Дара.
Он действительно не ведал страха. Смерть ему не нравилась,
но он ее не боялся. Никогда не боялся.
Однако я прибыл в Париж не только для того, чтобы прочесть
его мемуары. Передо мной стояла другая цель. Я отказался от благословенного и
безвременного уединения в отеле и начал бродить по городу – никуда не торопясь
и ни от кого не скрываясь.
На Рю-Мадлен я купил себе великолепную одежду, включая
темно-синее двубортное кашемировое пальто. Затем отправился на левый берег
Сены, где провел несколько часов в нарядных и приветливых кафе, вспоминая
рассказ Дэвида о Боге и дьяволе и гадая, что же, черт возьми, он видел на самом
деле. Конечно, Париж вполне подходящее место для Бога и дьявола, но…
Некоторое время я провел в метро, внимательно разглядывая
его пассажиров и пытаясь определить, чем же все-таки парижане отличаются от
всех остальных людей в мире. Настороженностью? Энергичностью? Или тем, что они
избегают встречаться взглядом с окружающими? Я никак не мог определить. Но они
в корне отличались от американцев – доказательства этого я видел
повсюду, – и я пришел к выводу, что понимаю их. И что они мне нравятся.
Тот факт, что Париж превратился в необыкновенно богатый
город, где дорогие шубы, драгоценности и бесчисленные бутики встречались на
каждом шагу, привел меня в изумление. Он выглядел богаче даже американских
городов. В мое время он, наверное, тоже казался богатым: застекленные дверцы
экипажей, дамы и господа в напудренных париках… Но бедняков можно было
встретить повсюду, некоторые из них даже умирали прямо на улице… А теперь я
видел вокруг себя только богатство и роскошь, и бывали моменты, когда разум мой
отказывался верить в реальность существования этого города с его миллионами
автомобилей и неисчислимым количеством каменных домов, отелей и шикарных
особняков.
Конечно, я охотился. Я пил кровь.
На следующую ночь, едва опустились сумерки, я стоял на
верхнем этаже центра Помпиду под таким же фиолетовым, как и в моем любимом
Новом Орлеане, небом и наблюдал, как загораются огни большого города. Вдалеке я
видел остроконечную Эйфелеву башню, пронзающую пространство над божественным
мраком.
Ах, Париж, я знал, что непременно вернусь сюда, да, и очень
скоро. Как-нибудь ночью я устрою себе убежище на Иль-Сен-Луи, который всегда
любил. Пусть большие дома на авеню Фош идут к черту. Я найду дом, где когда-то
мы с Габриэль совершили Обряд Тьмы, где мать вдохновила сына сделать ее своей
дочерью, и смертная жизнь выпустила ее из своих рук, словно я схватил ее за
запястье.
Я привезу с собой Луи – ведь он так любил этот город, пока
не потерял Клодию. И теперь ему необходим стимул, чтобы снова полюбить Париж.
А пока я заглянул в Кафе де ла Пэ в большом отеле, где в тот
трагический год правления Наполеона Третьего останавливались Луи и Клодия. Я
долго сидел в одиночестве за нетронутым бокалом вина, вспоминая обо всем, что
произошло, и заставляя себя относиться к этому спокойно: что сделано, то
сделано и прошлого не вернуть.
Да, испытание в пустыне явно прибавило мне сил. И я был
готов к любым неожиданностям…
…И наконец, незадолго до рассвета, когда меня охватила
легкая меланхолия и грусть по разрушающимся зданиям конца восемнадцатого века,
когда над полузамерзшей рекой навис туман, а я стоял, опершись о высокий
каменный парапет почти у самого моста, ведущего на Иль-де-ля-Сите, я увидел
того, кого ждал.
Сначала пришло уже знакомое ощущение, на этот раз я узнал
его сразу и постарался изучить более внимательно: легкая потеря ориентации, при
которой я, однако, полностью сохранял контроль над собой; мягкая восхитительная
вибрация; наконец, жесточайшее напряжение во всем теле, до самых кончиков
пальцев. Все повторилось. Да, как будто мое тело, сохраняя пропорции,
уменьшалось в размерах, и меня вытесняли из этой сократившейся оболочки! И в
тот самый момент, когда, казалось, оставаться внутри ее практически невозможно,
черт побери, в голове прояснилось и ощущение исчезло.
В точности то же самое происходило со мной уже дважды. Я
остался стоять возле моста, воскрешая в памяти и обдумывая детали.
Потом я увидел, как на противоположном берегу реки резко
затормозил видавший виды автомобиль, и из него все так же неуклюже выбрался
молодой человек с коричневыми волосами. Он выпрямился в полный рост и
настороженно уставился на меня блестящими от возбуждения глазами.
Мотор он оставил включенным. Я снова, как и тогда,
почувствовал исходящий от него запах страха. Конечно, он знал, что я его видел,
здесь ошибки быть не могло. Думаю, ему было известно и то, что я проторчал
здесь добрых два часа в ожидании этой встречи.
Наконец он набрался мужества и пересек мост; из тумана
передо мной возникла впечатляющая фигура в длиннополом пальто, с намотанным
вокруг шеи белым шарфом. Он наполовину шел, наполовину бежал, но в нескольких
шагах от меня остановился, а я стоял, облокотившись о парапет, и холодно
смотрел на него. Он бросил мне еще один конвертик. И тут я схватил его за руку.
– Не спешите, месье де Лионкур! – отчаянно прошептал
он. Британский акцент, свидетельствующий о принадлежности к высшим слоям
общества, почти как у Дэвида, французское произношение можно назвать едва ли не
идеальным. Он умирал от страха.
– Черт побери, кто вы такой? – спросил я.
