– Завтра в Рио начинается карнавал, – сказал он еще
более обольстительным, чем при жизни, голосом. – Я подумал, что мы могли
бы поехать.
Я уставился на него с нескрываемым подозрением. Его лицо
светилось темным светом. Глаза горели жестким блеском. Но рот был мягким, без
намека на злобу или горечь. От него вообще не веяло угрозой.
Потом Луи очнулся от задумчивости и тихо прошел через холл в
свою старую комнату. Какое знакомое сочетание слабо поскрипывающих половиц и
шагов! Я совершенно смутился и едва мог дышать. Я сел на диван и подозвал к
себе Моджо, который уселся прямо передо мной, прижимаясь тяжеленным телом к
моим ногам.
– Ты серьезно? – спросил я. – Ты хочешь, чтобы мы
поехали вместе?
– Да, – сказал он. – А потом в тропики. Что, если
нам туда съездить? Углубиться в леса. – Он распрямил руки и, наклонив
голову, принялся медленно ходить по комнате взад-вперед. – Ты что-то
говорил, не помню когда… Может быть, еще до того, как все это случилось, я поймал
один твой образ, какой-то храм, неизвестный смертным, затерянный в джунглях.
Подумать только, сколько там таится открытий!
Какое искреннее чувство, какой звучный голос.
– Почему ты простил меня? – спросил я.
Он остановился, посмотрел на меня, и я так увлекся
созерцанием признаков нашей крови, разительно изменившей его кожу, волосы,
глаза, что на секунду потерял ход мысли. Я поднял руку, умоляя его молчать. Ну
почему я так и не смог привыкнуть к этому чуду? Я уронил руку, позволяя ему,
нет, попросив его продолжать.
– Ты знал, что я тебя прощу, – ответил он прежним
размеренным, сдержанным тоном. – C самого начала знал, что не перестану
тебя любить. Что ты будешь мне нужен. Что я буду искать тебя и останусь именно
с тобой, ни с кем другим.
– Ох, нет. Клянусь, я не знал, – прошептал я.
– Я ушел на некоторое время, чтобы наказать тебя. С тобой
действительно никакого терпения не хватит. Ты и впрямь распроклятое создание,
как тебя называют те, кто мудрее меня. Но ты знал, что я вернусь. Ты знал, что
я здесь.
– Нет, я об этом и не мечтал.
– Только не надо опять плакать.
– Мне нравится плакать. Я не могу не плакать. Иначе с чего
бы мне плакать так часто?
– Давай, прекращай!
– Ну и весело нам будет! Ты считаешь себя в этом собрании
главным, не так ли? Ты что, собрался учить меня жить?
– Опять все сначала?
– Ты даже внешне теперь не старше меня, и ты в принципе
никогда не был старше. Мое прекрасное, неотразимое лицо ввело тебя в
заблуждение самым простым и глупым образом. Я здесь главный. Это мой дом. Я
буду решать, едем мы в Рио или нет.
Он засмеялся. Сначала медленно, потом свободнее и искреннее.
Единственная угроза, которая от него исходила, крылась в мгновенных резких
переменах выражения лица, в мрачном блеске глаз. Но я точно не знал, угроза это
вообще или нет.
– Ты главный? – презрительно спросил он. С былой
властностью.
– Да, я. Итак, ты сбежал… ты хотел продемонстрировать мне,
что можешь прожить и без меня. Ты можешь охотиться самостоятельно, можешь найти
укрытие на день. Я тебе не нужен. Но ты здесь!
– Ты едешь с нами в Рио или нет?
– Еду с вами! Ты сказал «с нами»?
– Именно так.
Он подошел к ближайшему к дивану креслу и сел. До меня
дошло, что он уже полностью управляет своими новыми силами. А я, конечно, не
могу вычислить, насколько он на самом деле силен, если буду просто его
разглядывать. Слишком уж вводит в заблуждение смуглый оттенок его кожи. Он
скрестил ноги и принял непринужденную, расслабленную позу, сохранив при этом
свойственное Дэвиду достоинство.
Возможно, дело было в том, что прижатая к спинке кресла
спина оставалась прямой, или в элегантном положении руки, лежавшей на лодыжке,
и второй руки, слившейся с подлокотником.
Достоинство нарушали только густые волнистые коричневые
волосы, падающие на лоб, так что в результате ему пришлось бессознательно встряхнуть
головой.
Но его сдержанность неожиданно растаяла; на лице внезапно
проявились отметины серьезного замешательства, а затем – откровенного
страдания.
Я не мог этого выносить. Но заставил себя молчать.
– Я пытался тебя ненавидеть, – признался он потухшим
голосом, широко раскрывая глаза. – Все очень просто: у меня не
вышло. – На миг в нем мелькнула угроза, знаменитая сверхъестественная
злость, но потом лицо стало совсем несчастным и, наконец, просто грустным.
– Почему же?
– Не играй со мной.
– Я никогда с тобой не играл! Я говорю то, что думаю. Как ты
можешь меня не ненавидеть?
– Если бы я тебя возненавидел, то совершил бы ту же самую
ошибку, что и ты, – сказал он, подняв брови. – Разве ты не понимаешь,
что ты сделал? Ты дал мне свой дар, но избавил меня от капитуляции. Ты перенес
меня через барьер со всем своим мастерством и силой, но не потребовал от меня
смертного поражения. Ты вырвал решение из моих рук и дал мне то, чего не хотеть
я не мог.
У меня не было слов. Все правда, но хуже лжи я в жизни не
слышал.
– Значит, насилие и убийство и есть наш путь к славе! Я на
это не куплюсь. Это гнусно. Все мы прокляты, теперь ты тоже проклят. Вот что я
с тобой сделал.
Он снес это, как несколько легких пощечин, немного
вздрогнув, а затем опять обратив на меня глаза.
– Тебе понадобилось двести лет, чтобы узнать, что тебе
нужно, – сказал он. – Я понял это в тот момент, когда вышел из
ступора и увидел, что ты лежишь на полу. Ты был похож на пустую скорлупу. Я
знал, что ты зашел слишком далеко. Я пришел из-за тебя в ужас. Ведь я видел
тебя новыми глазами.
– Да.
– Знаешь, что пришло мне в голову? Я решил, что ты нашел
способ умереть. Ты отдал мне всю свою кровь, до капли. А теперь погибал на моих
глазах. Я понял, что люблю тебя. Я понял, что прощаю тебя. И с каждым глотком
воздуха, с каждым новым открывавшимся передо мной оттенком или формой я все
лучше понимал, что хотел этого – нового восприятия, новой жизни, которую никому
из нас не описать! Да, я не мог в этом признаться. Не мог не проклинать тебя, не
мог с тобой ненадолго не поссориться. Но в конечном счете важно то, что это
было ненадолго.
– Ты намного умнее меня, – тихо сказал я.
– Ну конечно, а чего ты ожидал?
Я улыбнулся и развалился на диване.
