Я считаю, что Рембрандт еще молодым человеком продал душу
дьяволу. Простая сделка. Дьявол пообещал сделать Рембрандта самым знаменитым
художником своего времени. Дьявол посылал Рембрандту толпы смертных для
написания их портретов. Он дал Рембрандту богатство. Он дал ему очаровательный
домик в Амстердаме, жену, позднее – любовницу, ибо был уверен, что в конце
концов получит душу Рембрандта.
Но встреча с дьяволом изменила Рембрандта. Увидев такое
неоспоримое доказательство существования зла, он стал одержим вопросом: “Что
такое добро?” В своих моделях он искал их внутреннее божественное начало, и, к
своему изумлению, находил его искру даже в лицах самых недостойных людей.
Он был настолько одарен – однако дар свой он получил не от
дьявола, а от природы, – что не только видел добро, но и умел написать
его; своим знанием добра и верой в него он мог рисовать, как краской.
С каждым портретом Рембрандт все глубже проникал в красоту и
добро человечества. Он понимал, что способность к состраданию и мудрости
содержится в каждой душе. С течением времени его мастерство возрастало: налет
неопределенности становился все неуловимее, индивидуальность каждого человека
проявлялась все более ярко, а каждая работа, исполненная величия и покоя,
приводила в восхищение.
В конце концов лица на портретах перестали быть лицами из
плоти и крови. Они стали ликами души, отражением того, что скрыто внутри
каждого мужчины и каждой женщины; визуальным воплощением того, чем был или мог
бы стать тот или иной человек в свой славный час.
Поэтому купцы из цеха суконщиков похожи на старейших и
мудрейших святых.
Но нигде эта духовная глубина и понимание не проявляются
четче, чем в автопортретах Рембрандта, а он, как ты, безусловно, знаешь,
оставил их сто двадцать два.
Почему так много, как ты думаешь? Они были его личной
мольбой к Богу, попыткой обратить его внимание на себя – на человека, который,
наблюдая за себе подобными, претерпел полную религиозную трансформацию.
“Вот как я вижу”, – говорил Рембрандт Богу.
Под конец жизни Рембрандта у дьявола зародились подозрения.
Он не хотел, чтобы его слуга создавал такие великолепные картины, исполненные
теплоты и добра. Он считал голландцев материалистичным и оттого светским
народом. А здесь, на картинах, изобилующих богатой одеждой и дорогими вещами,
блистало неоспоримое доказательство того, что люди отличаются от всех прочих
животных, населяющих космос, – они представляют собой бесценную смесь
плоти и бессмертного огня.
Вот почему дьявол обрушил на Рембрандта множество невзгод.
Художник потерял свой красивый дом на Йоденбрестраат. Он потерял любовницу и
даже сына. Но продолжал писать без тени горечи или порока, наполнять свои картины
любовью.
И вот наконец Рембрандт оказался на смертном ложе. Дьявол
радостно примчался к нему, готовый схватить и ущипнуть своими злыми пальчиками
душу. Но ангелы и святые воззвали к Богу о вмешательстве.
“Кто во всем свете знает о добре больше, чем он? –
вопрошали они, указывая на умирающего Рембрандта. – Кто показал больше,
чем этот художник? Когда мы хотим увидеть божественное начало человека, мы
обращаемся к его картинам”.
И Бог разорвал сделку Рембрандта с дьяволом. Он забрал душу
Рембрандта себе, а дьявол, которого по тем же самым причинам не так давно обвел
вокруг пальца Фауст, был вне себя от ярости.
И он захотел похоронить жизнь Рембрандта в безвестности. Он
позаботился о том, чтобы все личные вещи и записи этого человека поглотил
великий поток времени. И, естественно, поэтому нам так мало известно о
настоящей жизни Рембрандта, о том, что он был за человек.
Но дьявол не смог распорядиться судьбой его картин. Как он
ни старался, ему не удалось заставить людей жечь их, выбрасывать или отставлять
в сторону ради новых, более модных художников. Фактически же произошла
удивительная вещь, и непонятно, когда это началось. Рембрандт стал самым
популярным художником на свете; Рембрандт стал величайшим художником всех
времен.
Такова моя теория о Рембрандте и тех лицах на его полотне.
Так вот, именно на эту тему я бы написал роман о Рембрандте,
будь я смертным. Но я не смертный. Мне не спасти душу искусством или добрыми
делами. Я похож на дьявола, но с одним отличием: я люблю картины Рембрандта!
Но при взгляде на них сердце мое разрывается. И чуть не
разорвалось, когда я увидел тебя в музее. И ты совершенно прав: не бывает у
вампиров лиц, как у святых из цеха суконщиков.
Вот почему я так внезапно покинул тебя в музее. Это не
ярость дьявола. Это просто грусть.
Я еще раз обещаю тебе, что во время нашей следующей встречи
я дам тебе возможность высказать все, что ты захочешь».
Внизу я нацарапал телефон моего агента в Париже и почтовый
адрес – я делал это в каждом письме к Дэвиду, но Дэвид никогда не отвечал.
После этого я отправился в своего рода паломничество, заново
посетив все величайшие собрания мира, хранящие полотна Рембрандта. В своих
странствиях я не увидел ничего, что могло бы поколебать мою веру в добродетель
Рембрандта. Но я снова преисполнился решимости больше Дэвида не беспокоить.
Потом мне привиделся сон: тигр, тигр… Дэвид в опасности…
Вздрогнув, я проснулся в своем кресле в старом доме Луи, как будто меня
потрясла чья-то предупреждающая рука.
Ночь в Англии подходила к концу. Нужно было торопиться. Но когда
я наконец отыскал Дэвида, он сидел в старинном деревенском кабачке в Котсуолде.
Эта деревня, куда вела лишь одна узкая и опасная дорога,
располагалась неподалеку от усадьбы его предков. В ней была всего одна улица,
застроенная еще в шестнадцатом веке, и единственная гостиница, благосостояние
которой полностью зависело от непостоянных в своих вкусах туристов. Прочитав
мысли жителей, я быстро выяснил, что Дэвид восстановил ее из своего кармана и
все чаще и чаще находит здесь убежище от лондонской жизни.
Абсолютно сверхъестественное местечко!
Однако Дэвид всего лишь попивал свой любимый солодовый
шотландский виски и рисовал на салфетках дьявола. Мефистофель со своей лютней?
Рогатый Сатана, танцующий под луной? Должно быть, его уныние смогло коснуться
меня за многие мили, а точнее, я ощутил озабоченность тех, кто находился рядом
с ним, – ведь в их мыслях я уловил его образ.
Мне так хотелось с ним поговорить. Но я не осмелился. Я бы
наделал слишком много шума в этом маленьком кабачке, где расстроенный старый владелец
и два его неуклюжих молчаливых племянника, покуривая пахучие трубки, все еще
бодрствовали исключительно по случаю царственного визита местного лорда –
который и напивался, как лорд.
Целый час я простоял там, заглядывая в окошко. А потом ушел.
