Я взглянул на алтарь. Наверху, над ним, висело гигантское
распятие, а внизу поблескивала крошечная дарохранительница, и за красным
стеклом горела свеча, что означало: здесь совершается Святое причастие. В
открытые церковные двери ворвался ветер. Он задел колокол, издавший слабый
жестяной звон, заглушаемый самим ветром.
Я опять опустил на нее глаза, на ее обращенное вверх слепое
лицо, на ее расслабленный рот, из которого все равно доносились слова.
– Христос, мой возлюбленный Христос, прими меня в свои
объятия.
И сквозь пелену слез я следил, как из ее открытых ладоней
хлещет красная кровь – красная, густая, обильная.
В лагере послышались приглушенные голоса. Открывались и
закрывались двери. Я услышал, как бегут люди по плотной земле. Повернувшись, я
увидел темные силуэты, собравшиеся у входа, – сборище взволнованных
женских фигур. Я услышал произнесенное шепотом французское слово, означающее
«незнакомец». И сдавленный крик:
– Дьявол!
Я пошел прямо к ним по проходу, наверное заставив их
разбежаться в стороны, хотя я никого из них не тронул и ни на кого не смотрел,
и поспешил прочь, под дождь.
Там я повернулся и оглянулся. Она все еще стояла на коленях,
а они собрались вокруг нее, и я услышал их тихие почтительные вскрики:
– Чудо!
– Стигматы!
Они крестились и падали вокруг нее на колени, а с ее губ
продолжали срываться монотонные, как в трансе, молитвы.
– И Слово было с Богом, и Слово было Бог, и Слово стало
Плотию.
– Прощай, Гретхен, – прошептал я.
И я исчез, свободный и одинокий, в теплых объятиях дикой
ночи.
Глава 25
Нужно было той же ночью отправляться к Дэвиду. Я знал, что
могу ему понадобиться. И, конечно, я понятия не имел, куда делся Джеймс.
Но у меня на это не оставалось сил – слишком сильное я
испытал потрясение, – и к утру я оказался далеко на востоке от маленького
государства Французской Гвианы, не выходя, однако, за пределы голодных
расползшихся джунглей, испытывая жажду без всякой надежды на удовлетворение
этой потребности.
Примерно за час да рассвета я набрел на древний храм –
огромную прямоугольную каменную яму, – до того заросший ползучими
растениями и прочей гниющей листвой, что даже для смертных, проходящих в
нескольких футах от него, он, должно быть, оставался невидимым. Но так как
через эту часть джунглей не проходило ни дороги, ни даже тропинки, я
почувствовал, что здесь уже веками никто не бывал. Это место стало моей тайной.
Если не считать обезьян, проснувшихся с приближением солнца.
Древнее здание подвергалось настоящей осаде со стороны племени обезьян,
гикающих, испускающих пронзительные крики и роящихся на длинной плоской крыше и
покатых стенах. Я наблюдал за ними тупо, бездумно, даже улыбаясь, а они
выделывали свои фокусы. Джунгли возрождались. Хор птиц значительно усилился по
сравнению с часами кромешной тьмы, небо бледнело, и я увидел, что меня окружают
мириады оттенков зеленого. И в шоке я осознал, что солнца мне не увидеть.
Моя глупость в этом отношении несколько меня удивила. Но как
же глубоко укореняются наши привычки. Да, но разве мне мало этого раннего
света? Возвращение в прежнее тело наполняло меня неподдельной радостью…
…Пока я не вспоминал выражение неподдельного отвращения на
лице Гретхен.
С земли поднимался густой туман, захватывающий это бесценное
освещение и распылявший его по мельчайшим уголкам и щелям под дрожащими цветами
и листьями.
Грусть моя усугубилась, когда я огляделся по сторонам;
точнее, я чувствовал, что у меня все саднит, словно с меня заживо содрали кожу.
«Грусть» – это слишком мягкое и приятное слово. Я вновь и вновь вспоминал о
Гретхен, но лишь в бессловесных образах. А когда я подумал о Клодии, то онемел,
безмолвно и ожесточенно припоминая слова, что сказал ей в горячечном бреду.
Доктор с грязными бакенбардами как будто вышел из страшного
сна. Девочка-кукла на стуле. Нет, их там не было. Не было. Не было!
А если и были, какая разница? Абсолютно никакой разницы.
За этими глубокими, обессиливающими переживаниями я все-таки
не чувствовал себя несчастным; и осознать, воистину понять это мне было
удивительно. Ну да, снова стал самим собой.
Нужно рассказать об этих джунглях Дэвиду! Перед возвращением
в Англию Дэвид должен съездить в Рио. Может быть, я поеду с ним.
Может быть.
В храме я обнаружил две двери. Первая была заблокирована
тяжелыми несимметричными камнями. Но вторая стояла открытой, так как камни
давным-давно развалились, образовав бесформенную груду. Я двинулся по лестнице,
уходящей глубоко в землю, прошел по нескольким коридорам, пока не нашел
помещения, куда свет не проникал вовсе. И в одном из них, очень прохладном,
полностью отрезанном от шумов джунглей, я лег спать.
Здесь водились крошечные скользкие твари. Прижимаясь лицом к
влажному прохладному полу, я почувствовал, как они двигаются вокруг кончиков
моих пальцев. Я слышал, как они шуршат. И ощутил на лодыжке тяжелый шелковистый
груз – змею. И не мог не улыбнуться.
Как бы тряслось и корчилось мое смертное тело. Но, с другой
стороны, мои смертные глаза в это глубинное место никогда бы не заглянули.
Внезапно я задрожал и тихо заплакал, вспоминая о Гретхен. Я
знал, что Клодия мне больше никогда не приснится.
– Чего ты от меня хотела? – прошептал я. – Ты
серьезно считала, что я могу спасти свою душу? – Я увидел ее, как видел в
бреду: в старой больнице Нового Орлеана, когда я взял ее за плечи. Или это было
в старой гостинице? – Я же говорил тебе, что все сделаю заново. Говорил!
И тот момент кое-что спас. Спас темное проклятье Лестата, и
теперь оно навеки останется в сохранности.
– Прощайте, мои милые, – повторил я.
И заснул.
Глава 26
Майами – ах, моя прекрасная южная метрополия, раскинувшаяся
под полированным карибским небом, что бы там ни говорили различные карты!
Воздух здесь казался еще слаще, чем на островах, и нежно обвевал вечную толпу
на Оушн-драйв.
Поспешно пройдя через отделанный в стиле арт-деко вестибюль
отеля «Сентрал-Парк» в номера, которые я там снимал, я сорвал с себя изорванную
в джунглях одежду и нырнул в собственный гардероб в поисках белой водолазки,
куртки с поясом и брюк цвета хаки, а также пары гладких коричневых кожаных
ботинок. Приятно было освободиться от одежды, купленной Похитителем Тел, не
важно, хорошо она сидела или нет.
