Да, его голова стала настоящим сейфом, ключа к которому не
существует. А мне досталось только просветленное, полное привязанности
выражение лица и тихий интеллигентный голос, способный уговорить хорошо вести
себя даже самого дьявола.
Добравшись в предрассветный час до укрытой зимним английским
снегом Обители, я направился прежде всего к окнам Дэвида и обнаружил, что в его
комнатах темно и пусто.
Я вспомнил нашу недавнюю встречу. Может быть, он опять уехал
в Амстердам?
Последняя поездка была непредвиденной – это все, что я успел
выяснить по прибытии сюда в поисках Дэвида, прежде чем компания весьма
способных экстрасенсов почувствовала мое нежелательное телепатическое
присутствие – а это они умеют делать на удивление хорошо, – и поспешно
опустила завесу.
Похоже, что какое-то дело чрезвычайной важности требует
присутствия Дэвида в Голландии.
Голландская Обитель старше, чем та, что под Лондоном, и ключ
к ее подземельям имеет только Верховный глава. Дэвид тогда должен был отыскать
один портрет кисти Рембрандта, одно из самых крупных сокровищ ордена, заказать
копию и отослать эту копию своему близкому другу Эрону Лайтнеру, которому она
требовалась в связи с важным паранормальным расследованием, проводимым в
Штатах.
Я последовал за Дэвидом в Амстердам и тайно проследил за
ним, сказав себе, что не стану его беспокоить, как нередко делал это в прошлом.
Если не возражаете, я расскажу о том, что тогда произошло.
Поздним вечером я следовал за ним на безопасном расстоянии,
маскируя свои мысли так же мастерски, как он всегда маскировал свои. Что за
поразительная личность, думал я, в то время как он энергично шагал под вязами
Зингельграт, то и дело останавливаясь полюбоваться узкими старинными трех– и
четырехэтажными голландскими домами с высокими фронтонами, ярко освещенные окна
которых оставались не закрытыми шторами – видимо, для удовольствия прохожих.
Я сразу же почувствовал в нем перемену. При нем, как и
всегда, была трость, хотя он по-прежнему явно в ней не нуждался и по
обыкновению держал на плече. Однако он предавался мрачным размышлениям и, судя
по всему, испытывал неудовольствие или неудовлетворенность чем-то. Час за часом
бродил он по улицам, словно забыв о времени.
Скоро мне стало ясно, что Дэвид охвачен воспоминаниями,
периодически мне удавалось уловить явственные образы, относящиеся к его
проведенной в тропиках юности, и даже проблески зеленеющих джунглей, так не
похожих на этот холодный северный город, где, без сомнения, никогда не бывает
тепло. Тогда мне еще не снился тигр. Я не знал, что это значит.
Но все это были лишь дразнящие воображение обрывки. Дэвид
слишком хорошо умел скрывать свои мысли.
Однако он все шел и шел, словно что-то влекло его вперед, а
я не прекращал его преследовать, испытывая странное чувство спокойной радости
от одной только возможности видеть его на расстоянии нескольких кварталов.
Если бы не без конца снующие мимо него велосипеды, Дэвида
можно было бы принять за молодого человека. Но велосипеды пугали его. Ему был
присущ инстинктивный страх старого человека перед тем, что его могут задеть и
сбить с ног. Он с возмущением смотрел вслед молодым велосипедистам и вновь
погружался в размышления.
Он возвращался в Обитель почти на рассвете. И, конечно, спал
большую часть следующего дня.
Когда я как-то вечером нагнал его уже в пути, мне снова
показалось, что он идет куда глаза глядят. Такое впечатление, что он просто так
бродил по многочисленным узким мощеным улочкам Амстердама. Судя по всему, ему
нравилось здесь не меньше, чем в Венеции, и не без причины: несмотря на
заметные различия, эти города обладают сходным очарованием, и тот и другой
кажутся тесными, и в том и в другом преобладают мрачные тона. В роскошной
католической Венеции царит обворожительный упадок, а Амстердам – город
протестантский и потому очень чистый и деловитый; такое сопоставление часто
вызывало у меня улыбку.
На следующую ночь он снова был один и, насвистывая, быстрым
шагом проходил милю за милей. Вскоре мне стало ясно, что он избегает Обители.
Точнее, это выглядело так, словно он избегает всего на свете, а когда один из
его старых друзей, тоже англичанин и член ордена, неожиданно наткнулся на него
в книжном магазине на Лейдсестраат, из разговора стало понятно, что Дэвид в
последнее время сам не свой.
Британцы становятся ужасно вежливыми, когда обсуждают и
выясняют подобные вещи. Однако из их потрясающе дипломатичной беседы я кое-что
выяснил: Дэвид пренебрегает своими обязанностями Верховного главы; Дэвид не
появляется в Обители; как только Дэвид оказывается в Англии, он все чаще и чаще
навещает дом своих предков в Котсуолде. В чем дело?
В ответ на все предположения Дэвид только пожимал плечами,
словно разговор на эту тему не был ему интересен. Он сделал туманное замечание
относительно того, что Таламаска может целый век обходиться без Верховного
главы – такая там хорошая дисциплина, крепкие традиции и преданные члены. Потом
он отправился рыться в книгах и купил дешевое издание «Фауста» Гёте в
английском переводе. В одиночестве он пошел поужинать в маленький индонезийский
ресторан, положил перед собой «Фауста» и принялся листать страницу за
страницей, одновременно поглощая свою обильно приправленную специями трапезу.
Пока он работал ножом и вилкой, я вернулся в магазин и купил
экземпляр той же самой книги. Ну и странное произведение!
Не могу сказать, что я его понял или что я понял, зачем
Дэвид его читал. Мысль о том, что причина может лежать на поверхности, привела
меня в смятение, и я сразу же ее отверг.
Тем не менее книга мне нравилась, особенно конец, где Фауст,
естественно, отправляется на Небеса. Не думаю, что более старые легенды
заканчивались так же. Фауст всегда отправлялся в ад. Я списал это на счет
романтического оптимизма Гёте, а также того факта, что Гёте создавал финал
своего творения уже в глубокой старости. Произведения стариков всегда очень
сильны и интересны, они заслуживают глубокого анализа, тем более что очень
многих творческая энергия оставляет еще до наступления старости.
Дэвид исчез за дверью Таламаски почти перед рассветом, и
оставшееся время я бродил по городу в одиночестве. Мне хотелось лучше узнать и
изучить Амстердам, потому что Дэвид его знал, потому что этот город был частью
его жизни.
Я забрел в огромный Государственный музей, внимательно
осмотрел картины Рембрандта, которого всегда любил. Словно вор, я прокрался в
дом Рембрандта на Йоденбрестраат – в дневные часы он превращался в маленький
храм, открытый для посещения. Я прогулялся по многочисленным узким переулкам,
ощущая ауру старых времен. Амстердам – восхитительное место, куда стекается
молодежь со всех концов новой, единой Европы, город, который никогда не спит.
