— Я плачy.
— Но… Мне неудобно! Мы ведь друг друга едва знаем…
— Боюсь, что я уже знаю о тебе предостаточно.
Кристина рассмеялась. У нее было такое ощущение, что Ив что-то хочет ей сказать, но все никак не решится. Мысли в голове томились и путались: надо бежать на работу, но как можно уйти от него… когда он так смотрит?
— Пошли, я отвезу тебя! — сказал он, выкладывая деньги на стол. — Тебе куда?
* * *
Дождь кончился, и время от времени сквозь тучи проглядывало яркое солнце.
Они добрались до места в течение десяти минут. Тарасевич, конспираторша фигова, попросила остановить машину за полквартала до здания детсада, где располагался штаб Хоботова.
Ивар был в полном недоумении. Он ничего не понимал в этой женщине. Оказывается, она вовсе не являлась ни монстром информационных технологий, ни грозой всех пиарщиков… Наверняка она даже не была любовницей Синего. Он просто таскал ее с собой и посылал туда, куда ему самому было лень ехать. Она ничего не знала и не могла знать ни о его далеко идущих планах, ни о связях, да вообще ни о чем!
Конечно, эта Тарасевич была очень даже ничего. С ней было интересно, с ней было о чем поговорить… И в то же время Ивара охватывала жуткая досада при мысли о том, что он потратил на нее бог весть сколько времени и в результате не приблизился к своей цели ни на йоту.
Хотя если быть до конца честным, стоило Тарасевич войти в кафе, как он напрочь забыл о всех своих целях. Она была слишком хороша: у нее были эти тонкие пряные духи и изящные ножки, обтянутые черными чулками…
Выйдя из машины, Ивар открыл правую переднюю дверь и подал ей руку. Надо было прощаться и что-то говорить. Кристина стояла совсем близко и смотрела на него поверх своих очочков. Ее глаза — синие, блестящие — на самом деле были гораздо больше, чем казалось раньше. Что-то было такое трогательное и доверчивое в этом взгляде.
— Сними очки, — сказал Ивар, сам не зная, зачем. — Сними совсем…
Она послушалась. Так, без очков, ее личико было другим — почти девчоночьим и немного растерянным. Коротенькая черная челочка, задорные прядки с завивающимися вверх кончиками, в ушах — крохотные сережки с жемчужинками…
— Знаешь, на кого ты похожа? — спросил Ивар.
— На кого? — отозвалась она.
— На эльфа. Это такие маленькие, с крылышками… Совершенно потустороннее существо.
Ее хотелось схватить, сжать и… и сделать что-то такое, о чем она стеснялась говорить.
— Я тебе завтра позвоню, — сказал Ивар, отступив к машине.
Кристина кивнула.
— Счастливо… Было очень приятно поболтать. Я побежала, ладно?
— Пока.
* * *
Круто развернувшись, Ивар погнал свой «Пежо» к стольниковскому штабу.
Смятение чувств — это когда думается обо всем сразу и в то же время ни о чем конкретном. Это когда начинаешь волноваться из-за каких-то пустяков: случайно оброненных фраз, движений, взглядов. Что она думала о нем? Почему согласилась прийти? Просто хотела продемонстрировать свою нестандартность? Или же она решила заарканить его, «великого писателя», чьей фамилии она так и не спросила?
В любом другом случае Ивар бы безошибочно вычислил, что на уме у женщины. Но здесь он мог лишь теряться в догадках.
Застряв на очередном светофоре, он вынул из кармана диктофон и перемотал пленку к началу кассеты.
— Учти, ты сам завел эту тему, так что ты сам во всем виноват, зазвучал в динамике голос Кристины.
«Нет, не буду я ей звонить, — твердо решил Ивар. — Нечего полоскать мозги ни себе, ни ей. Иначе это бог весть чем может кончиться».
* * *
Стоило Ивару войти в комнату негативщиков, как его оглушили бурные овации. Ребята были все в сборе и теперь, поднявшись со своих мест, картинно ему аплодировали.
— Ну, как?! — хором спросили Боги с Леденцовой.
— Алтаев, рассказывай! — потребовал Никитин в предчувствии суперинтересной истории.
Несколько секунд Ивар молчал.
— Тарасевич ничего не знает, — наконец объявил он. — Я с ней только время зря потерял. Она даже не пиарщица, а просто…
— Как?! Что значит «просто»?!
— Мы облажались, — вздохнул Ивар, проходя в свой кабинет. — Вернее, я облажался. Я подумал, что она большая шишка, а оказалось — ничего подобного. Синий просто по дружбе взял ее к себе в штаб.
— И ты решил завязать с ней? — воскликнула Леденцова. — Но это же глупо! Даже если она мелкая сошка, она все равно может быть полезной: она же вращается в хоботовских кругах, что-то видит, что-то слышит… У нее есть информация!
— Эту информацию надо обрабатывать и анализировать, — отрезал Ивар. А на это у нас совершенно нет времени.
Разочарованные, ребята молча вернулись каждый к своей работе.
— Да, Ив, тебя жена искала и велела перезвонить, — сказал Никитин, не отрывая глаз от монитора.
Ивар прикрыл дверь своего кабинета. Упал в кресло.
Жена звонила… И так господь бог за что-то прогневался и послал на его голову все тридцать три несчастья. А тут еще она.
Они поженились с Любой семь лет назад. Ее папаня служил в московской мэрии на ниве строительства, так что с самого начала предполагалось, что в Любкиной жизни все будет на высшем уровне: образование — переводческий факультет МГИМО, приятели — поп-звездочки, известные художники, сотрудники посольств и крупнейших издательств, одежда — от лучших мировых дизайнеров. Любка была богемной девочкой до самых кончиков своих накладных ногтей. Она знала пол-Москвы, объездила весь мир, цитировала Шиллера в оригинале и могла часами беседовать о творчестве Рериха или Коровина.
Кроме того, она была красивой — обалденная фигура, пухлые губки, блестящие темно-каштановые волосы…
Когда они поженились, Ивар был безумно горд. Любка стала его достижением, его пропуском в Большой Мир. Ей все далось по праву рождения, она была аристократка и жила не в России, и даже не в Москве, а где-то в пространстве между Москвой и Лос-Анджелесом.
Ивар помнил, как она в первый раз привела его в свою огромную квартиру на Тверской. Небывалая по тем временам роскошь каждой вещицы, сидевшая в гостях заслуженная артистка, планирование выходных в Альпах… Но больше всего его поразил вид из окна: было так странно видеть знакомую с детства улицу с высоты сталинской многоэтажки — это был взгляд из другого измерения.
Любочкин папа — веселый, пузатый, в брюках на подтяжках — позвал Ивара курить сигары в свой кабинет.
— Мать опять возмущаться будет, что мы все просмолили, — доверительно пожаловался он на жену. — Ну да ничего, мы потихонечку…
Ивар знал, что его изучают: потянет он или не потянет? Можно ли его принять в семью?
