– Перед домом стоит полицейский.
– О господи! – ахнула одна из сестер.
Ада не знала, что предпринять. Выгнать их – они скандал поднимут, тогда полиция точно прибежит.
Девчонки были ее ровесницы. Чего они в политику лезут? А с другой стороны – куда им еще лезть? Обе белесые, тощие, папиросами пахнут, как два окурка.
– Чем вы занимаетесь? – дружелюбно спросила одна Заборова.
– Служу.
– Где?
– В одном доме.
Аде хотелось есть, у нее под столом были припасены хлеб и повидло, но если достать – придется делиться с гостями. Интересно, они до ночи собираются тут сидеть?
Заборовы как будто не замечали ее недовольства. Они трещали о клубах и лекциях, звали Аду куда-то.
– Обязательно к нам приходите – у нас весело! И парней много. – Они вновь переглянулись и захихикали.
Ада поджала губы. Как будто ей нужны их безработные мальчишки. За ней сам Даниэль Бернар ухаживал, на аэроплане ее катал.
Ада почувствовала на себе Митин взгляд. «Я сейчас уведу их», – то ли услышала, то ли по губам поняла она.
– Принеси воды, – сказал Митя, доставая из мешка бритву. – И еще мне потребуется твоя оранжевая занавеска.
Через час в комнате Ады сидели три молоденьких монашка. Обритые под ноль Заборовы трогали друг другу головы:
– Ой, какие мы смешные!
Из оранжевой занавески получились две робы. Теперь барышни-пропагандистки и вовсе были неотличимы друг от друга.
– Точно не видно, что мы девки? – спросила то ли Паша, то ли Глаша.
– Точно, – сказала Ада.
Митя отер бритву тряпицей:
– Я отведу их в советское консульство.
Они попрощались, поблагодарили. Ада закрыла за ними люк.
С лестницы доносились голоса:
– Приходите к нам на собрание, Митя! Это ничего, что вы монах. За год у нас в партию вступили десять тысяч человек, и каждого надо было убедить, наставить. Вы же знаете китайский, вы могли бы переводить революционные песни.
– Я, к сожалению, не поэт, – отозвался Митя.
Ада проследила, как они вышли за ворота. Полицейский не обратил на них никакого внимания.
Она достала хлеб, повидло, сделала себе долгожданный бутерброд. Кто бы знал, что Митька окажется таким резвым. Обрил девчонок, повел их через город… Ада думала, он только поклоны класть может.
Правда, волосы за своими коммунистками Митя не догадался убрать.
2
Макар Заборов вернулся со службы домой. В кармане – получка за две недели, еще газета «Вера и жизнь» – чтоб ознакомиться.
Служба у Макара – лучше не придумаешь: охрана трамвайного депо. Охранников – три человека, все наши, российские, один даже с собакой Шариком. Собака, правда, китайская, но на морде у ней это не написано.
Как придешь на службу – в тетрадке отметься, потом ходи с фонарем, смотри, чтоб мальчишки тайком не свинтили чего у трамваев. Эта шпана косоглазая нарочно всякие хитрости придумывает, чтобы в заблуждение ввести. Устроят шум в одном конце – кинешься туда с ружьем, пальнешь для острастки, а они тишком дверь из вагона унесут. Зачем она им?
Митрофаныч, коллега, говорил, что китайцы эти двери в своих домах приколачивают. С шиком, значит, живут.
Еще, бывает, стекло вынут или плетеное кресло первого класса утащат. Трамвайной компании от этого большой убыток.
Макар однажды поймал китайчонка, притащил его в караулку – хотел вздуть как следует. Снял ремень – портки падают. Натурально, стоишь, а они на коленках висят. Конфуз.
А полковник Лазарев до каких высот добрался! У него теперь штаны с лампасами, усы в фабре. Расчесывается на пробор и автомобиль имеет (хоть и подержанный). Он у хозяйки Нины Васильевны правая рука, если не сказать больше. Китайцы крадут друг друга, как с цепи сорвались. У одного воротилы, говорят, четырех жен украли, одна из которых была нужная, любимая. Так он к Нине Васильевне на поклон примчался: спасай, говорит, а то от любви помираю.
Спасли.
Митрофаныч говорит, что хозяйка небось с китайскими бандитами дружбу водит, чтобы они нарочно людей похищали. Выкуп потом пополам. Но Митрофаныча слушать не надо: он человек злой, контуженный, а иногда – запойный.
Под дверью Макара ждало письмо; конверт в уборную на гвоздь не повесишь – очень уж грязный. Макар прошел в комнату, нацепил очки:
– Батюшки, никак от Назарки весточка пришла… Марья!
За раскрытым окном показалась Марья Макаровна – она колола лучину во дворе.
– Чего вы орете как зарезанный?
– Марья, погляди!
Дочь перегнулась через подоконник, взяла письмо, распечатала.
– Что там?
Ответить она не успела. Во двор вошел худенький паренек с бритой головой. Белый, а одетый как китайчонок. Сложил руки по-молитвенному:
– Здравствуйте. Я хочу рассказать вам о ваших девочках.
Макар снял очки:
– А ты кто?
– Митя. – Он подошел поближе: – Они должны ехать в Ханькоу. В советском консульстве сказали, что они не могут оставаться в Шанхае – их в любой момент могут посадить в тюрьму. Я поеду с ними и прослежу, чтобы их никто не обидел.
– В Ханькоу? Так его захватили кантонцы! – ахнула Марья Макаровна.
Митя поклонился:
– До свидания.
– Да что ж вы стоите, папаша? – закричала Марья Макаровна, когда паренек исчез за воротами. – Бегите за ним! Воротите!
Макар выскочил из дому, но мальчик уже исчез.
В какую такую Ханькоу уехали дочки? Где она хоть на карте находится?
Он побежал в одну сторону, метнулся в другую… Забывшись, начал спрашивать прохожих по-русски: не видал ли кто белого паренька, обряженного китайцем?
Споткнулся, чуть не упал. Ох, Боже мой! За что караешь нас, грешных? Вот и младшие упорхнули неведомо куда. Сестра их, Танечка, написала, что ее почти зарезали в Харбине. Маршал Чжан Цзолинь забрал себе ее пароходство, а чтоб Советский Союз не протестовал, начал злодействовать: кого избил до полусмерти, кого и вовсе… Танечкин жених, комсомолец который, погиб от провокаций.
– Папаша, я вам говорила!
Марья Макаровна выбежала из ворот. В руке письмо, на лице – страшная бледность. Сунула отцу фотографическую карточку:
– Смотрите, это Назар прислал!
Тот не стоял и не сидел на стуле, как обещал. Он лежал на полу.
Марья Макаровна схватила отца за плечи:
– В России все очень-очень плохо… Нельзя девочек отпускать туда!
