— Тамара Васильевна, не подумайте, что я неблагодарная,
но вы мои физические возможности знаете: от ветра ведь качает.
— Надо брать себя в руки, — строго сказала
Тамара. — Из дому почаще выходить.
Пока сама себя не преодолеешь, не поправишься.
Железные эти старики. Конечно, они и войну пережили, и
блокаду, и послевоенный голод. У них был естественный отбор, слабые еще тогда
вымерли. Но в одном Тамара права: надо брать себя в руки.
Андрей позвонил через три дня, сказал, что фотографии музей
пока не отдал. И что он очень извиняется.
— Хорошо, я подожду, — ответила я спокойно.
Он помялся немного, чувствовалось, что он хочет что-то
сказать, но не решается.
— Понимаете, — начал он, — они там
спрашивают, не знаю ли чего-нибудь, ну, из бабушкиной жизни, ее воспоминания, а
я, признаться, не очень-то помню ее рассказы.
Понятно, куда он клонит. Хочет опять прийти. Если снова
позвать Надежду, он может что-то заподозрить. Ладно, рискнем, тем более что
Надежда Николаевна позвонила мне вчера и сказала, что, как это ни странно, по
всему выходит, что Андрей настоящий бабушкин внук, что она, получив от моей
свекрови телефон квартиры, где проживала покойная Ольга Павловна, позвонила
туда и выяснила, что старуха действительно умерла два месяца назад, что
ухаживали за ней дочка Аля и внук Андрей и что после смерти Ольги Павловны
комнату они продали этим же соседям. Так что фотография Андрею не нужна, и
пришел он и впрямь по своему делу.
От этого разговора у меня стало почему-то легче на душе, и к
приходу Андрея я даже купила к чаю кокосовое печенье. Но Андрей пришел с
огромным тортом, который назывался «Маскарад», при виде его Лешка испустил
боевой клич индейцев племени кечуа. Они удалились в маленькую комнату, откуда
слышались возня и визг. Потом мы пили чай, и я добросовестно пыталась вспомнить
рассказы бабы Вари. В моем изложении все занимательные истории выходили
скучными, как вареная морковка. Возможно, все дело было в ликере…
Уже уходя, Андрей что-то подрегулировал в бра в прихожей, и
оно перестало мигать. Потом он сказал, что зайдет послезавтра, принесет
фотографии и заодно починит кран в ванной.
Заперев за ним дверь, я зашла в ванную.
Кран действительно подтекал, а я и не заметила. Все-таки что
ему от нас надо? Я увидела в зеркале свое лицо с мешками под глазами, эти
общипанные волосики… Сказать самой себе было нечего.
Лешка, не наигравшись, требовал на ночь сказки. Я
согласилась, но перед этим заглянула ему в глаза:
— Ты помнишь наш уговор? Никому и никогда не говорить
про перстень, ни при каких обстоятельствах.
— Но почему, разве перстень — это что-то плохое?
— Мы это уже обсуждали, — строго сказала я.
— Обманывать нехорошо, ты же сама говорила, —
надулся сын.
— Я вовсе не учу тебя обманывать, ты должен просто
молчать.
— А если меня кто-то прямо спросит про перстень?
— Тогда ты ничего не отвечай, а сразу беги ко мне, я с
тем человеком сама разберусь.
— Расскажи сказку!
И мы придумали сказку про прекрасную принцессу, которая
вышла замуж за принца.
Принц был так себе, но все же королевской фамилии, и замок у
него был вполне приличный. Но однажды принц поехал на охоту и встретил в лесу
ведьму, которая уколола его волшебной булавкой, и он забыл про свою принцессу.
Ведьма показалась ему невиданной красавицей, хотя на самом деле была груба и
вульгарна (по Лешкиной просьбе мы заменили слово «вульгарна» на «страхолюдна»).
Он посадил ее на своего коня и привез в замок, а принцессу, свою собственную
жену, сослал на кухню мыть посуду. Принцессе приходилось там очень трудно,
потому что никто никогда не учил ее мыть посуду, и повара очень издевались над
ней и называли белоручкой. И вот однажды, когда принцесса горько плакала на
заднем дворе, с грустью смотря на свои руки, ставшие некрасивыми от тяжелой
работы, к ней подошел симпатичный маленький старичок. Он выслушал внимательно
все ее жалобы, а в утешение подарил ей перстень с чудным черно-дымчатым камнем.
Принцесса надела перстень на палец, вгляделась в глубину камня и взяла себя в
руки. Она прошла на кухню и так посмотрела на самого главного повара, который
посмел крикнуть ей что-то про недомытый котел, что повар вмиг прикусил язык и
принялся просить прощения, что не узнал свою принцессу. А она пошла прямо в
покои замка, разбудила ведьму, спящую на ее постели, и велела ей убираться вон.
И все увидели, что ведьма на самом деле глупа и вуль.., страхолюдна, а
настоящая принцесса — вот она.
И принц тоже бросился перед ней на колени и просил прощения,
но принцесса взглянула еще раз на камень и увидела, какой принц глупый и
легкомысленный, раз какая-то ведьма сумела его провести…
Хорошо, что Лешка заснул, потому что достойного конца сказке
я придумать не смогла.
Утром позвонила некая дама и звучным контральто
осведомилась, не я ли Мария Грачева. Получив утвердительный ответ, она уточнила
мой адрес, возраст и семейное положение, затем сказала, что ей удобно
переговорить со мной именно сегодня и чтобы я пришла к четырем часам по адресу:
улица Шпалерная, дом пять, квартира двадцать восемь. Дама была так напориста,
что я даже не успела спросить, что же мне надо будет делать и сколько будут
платить. В четвертом часу я сдала Лешку с рук на руки Тамаре Васильевне и
получила от нее на прощание бесплатный совет:
— Маша, оплату требуй поденно, хотя бы первое время.
Значит, отработала день — деньги должны лежать на столике у телефона. Как там
дальше будет — может, ты хозяйке не понравишься или работа такая тебе не по
силам будет, а отработанные деньги у тебя в кулаке.
Дверь мне открыла дама и выразительно взглянула на часы:
— Опаздываете, милочка!
Я опоздала всего на три минуты, но промолчала, а вместо
этого пригляделась к даме.
На даме был ярко-красный костюм, глядя на который, я
вспомнила распространенное выражение «с чужого плеча». Не то чтобы он был ей
мал или велик — нет, костюм был ей впору, и фасон весьма обычный: жакет и
прямая короткая юбка, сверху же, там, где у жакета был глубокий вырез, дама
повязала шелковый шарфик, но, как бы это помягче выразиться, было такое
впечатление, что костюм принадлежал даминой дочери и дама взяла его поносить,
причем без разрешения.
На ногах у дамы были ботильоны на высоком каблуке и колготки
в цветочек, правда, неяркий. О прическе следует сказать особо, ибо это была
отдельная песня. Волосы у дамы были подкрашены отечественной краской «Роколор»,
тон «баклажан». Я потому говорю это с такой уверенностью, что отечественная
краска тона «баклажан» имеет цвет украинских баклажанов, а их в Одессе не зря
зовут «синенькими». Челка была взбита и обильно полита лаком, а остальные
волосы сколоты двумя жуткими пластмассовыми заколками. Нетрудно было
догадаться, что дама, имевшая от роду никак не меньше пятидесяти, пытается с
помощью пластмассовых заколок вернуть утраченную молодость. Разумеется, от
этого было только хуже.
