— Его нет в машине.
Они подождали Блейка еще минут сорок, потом решили праздновать без него и сели за стол. Чтобы скрыть неловкость и огорчение, все разговаривали слишком оживленно, но не замечать пустой стул во главе стола было невозможно.
На протяжении всего ужина Энни сохраняла на лице радостную улыбку. Терри развлекала всех забавными историями о мыльных операх и актерах, снимающихся в них, пока все не начинали смеяться.
После ужина они сели перед камином и стали открывать и смотреть подарки.
В десять вечера Терри отправилась домой. Прощаясь, она крепко обняла Натали, потом взяла Энни за руку. Они вместе направились к входной двери, и Терри яростно прошептала:
— Он просто говнюк…
Отвечать не было необходимости. Энни обняла подругу, попрощалась и вернулась в гостиную. Хэнк сразу же встал.
— Я, пожалуй, пойду лягу. Старикам нужно ложиться пораньше. — Он обнял внучку и поцеловал ее в щеку: — С днем рождения, дорогая!
Выпрямившись, он бросил многозначительный взгляд на Энни и вышел из комнаты.
— Мне очень жаль, Нана, что все так вышло, — огорченно проговорила Энни. — Если б я только могла что-то изменить!
— Я не знаю, ну почему я все время жду, что он изменится?! Все жду и жду…
— Он тебя любит. Просто…
Энни не нашла слов, она повторяла эту фразу столько раз, что в этот вечер слова просто застревали у нее в горле, и она уже не могла даже притворяться, что сама верит в них.
Натали с жаром воскликнула:
— Да что хорошего от такой любви?
Этот крик души задел все еще не зажившую рану в сердце Энни.
— Натали, это его потеря, его беда.
Глаза Натали стали медленно наполняться слезами.
— Мама, знаешь, когда я была маленькой, я притворялась, что он не мой настоящий папа.
— Что ты говоришь, доченька?!
— Я не понимаю, почему ты с ним остаешься?
Энни вздохнула. Она была не готова к этому разговору, во всяком случае сегодня вечером.
— Дорогая, ты еще очень молода и нетерпелива, у тебя горячий характер. Когда-нибудь ты меня поймешь. Обязанности и обязательства накапливаются со временем и связывают людей. И делаешь то, что нужно для твоих близких, о которых надо заботиться.
Натали фыркнула:
— Мама, может, я молодая и горячая, но ты наивная. Ты всегда была такой. Иногда мне кажется, что из нас двоих взрослая — я. Ты всегда думаешь, что все устроится к лучшему.
— Это я раньше так думала, а сейчас уже не так в этом уверена.
Натали пристально посмотрела на мать.
— Мама, видела бы ты себя прошлой весной. Ты казалась тогда такой счастливой. Теперь я знаю почему. Потому что рядом с тобой не было отца, и он не заставлял тебя вскакивать и бросаться исполнять его прихоти всякий раз, когда он входит в комнату.
Энни так опешила, что не сразу смогла заговорить.
— Так вот какой ты меня видишь? — с обидой в голосе наконец произнесла Энни.
— Мама, я вижу тебя такой, какая ты есть. Я вижу человека, который любит всем сердцем и делает все, чтобы мы были счастливы. Но прошлой весной ты сама была счастливой, что-то сделало счастливой тебя.
Энни торопливо отвернулась, чтобы Натали не заметила в ее глазах слезы.
— Расскажи мне про Иззи. Я уверена, что это ты ее вылечила.
— Иззи… — Энни знала, что, позволяя себе вспоминать, открывает дверь для собственной боли, но это ее не остановило. Ее мысли унеслись в сад, к чахлым, еле живым ромашкам и маленькой руке в черной перчатке. — Ах, Натали, она особенная. Ты бы ее полюбила.
— А как насчет него?
Энни медленно повернулась к дочери:
— Кого?
— Отца Иззи.
— Он мой старый друг еще со школьных лет. — Энни сама слышала, как изменился ее голос. Но, даже отдавая себе отчет в том, как опасно устремляться в воспоминания, она ничего не могла с собой поделать. Она улыбнулась. — Он был первым мальчиком, с которым я поцеловалась.
— Мама, вот опять!
Энни нахмурилась:
— Что — опять?
— Твой голос. Он так звучал, когда я была в Лондоне. Так отец Иззи — часть того, что делало тебя счастливой?
Энни чувствовала себя уязвимой, открытой, идущей по тонкому, шаткому мостику. Она не могла рассказать дочери правду. Может быть, когда-нибудь, когда Натали станет совсем взрослой женщиной, когда она на собственном опыте узнает больше о жизни и о любви. Когда она сможет понять.
— В Мистике многое делало меня счастливой.
Натали молчала долгую минуту, потом сказала:
— Может быть, он и Иззи могли бы сюда когда-нибудь приехать или мы с тобой могли бы съездить к ним.
— Нет, — твердо сказала Энни.
Она хотела что-нибудь добавить, найти какое-то объяснение этому жесткому «нет». Но она ничего не сумела придумать. Она просто привлекла Натали к себе и крепко обняла:
— Мне очень жаль, что папа забыл про твой день рождения.
— Это мне тебя жаль.
— Почему? — отстранилась от дочери Энни.
— Через восемнадцать лет ты будешь говорить то же самое Кэйти.
28
Где-то около полуночи к стойке бара подошла женщина. На ней был черный комбинезон, обтягивающий тело, как вторая кожа, широкий серебряный пояс и черные лодочки на высоких шпильках. Непринужденно улыбаясь, она села рядом с Блейком и постучала длинным ногтем по стойке.
— Мартини с водкой и двумя оливками, — бросила она бармену.
Где-то фоном звучала музыка, низкий грудной голос запел что-то о клоуне. Женщина повернулась к Блейку. Покусывая оливку, она пригласила его на танец. Блейк отодвинул высокий табурет и попятился от женщины.
— Извините, я женат, — пробормотал он, не делая попытки отступить дальше.
Он просто не мог двинуться с места. Он стоял и пялился на женщину, не в силах отвести глаз. Он попытался представить, каково бы это было почувствовать в руках ее груди, молодые упругие груди женщины, у которой не было детей, маленькие розовые соски, не тронутые губами младенца.
И в этот момент Блейк почувствовал, как что-то в нем дрогнуло и сломалось. Он осознал истину, которую пытался отрицать уже несколько месяцев. Он, конечно, любит Энни, но ему этого недостаточно. Он будет ей изменять. Возможно, не сейчас, не сегодня, но рано или поздно он вернется на свой путь. Это всего лишь вопрос времени.
И когда это случится, он пропал. На свете нет более одинокого человека, чем мужчина, который постоянно изменяет жене. Блейк знал, как соблазнительно это искушение, подцепить незнакомку среди ночи и заниматься любовью с безымянной женщиной. Но после он всегда чувствовал себя опустошенным, стыдился самого себя и не мог посмотреть в глаза жене.
