— И ты будешь одинока.
Энни только собралась было это отрицать — она хотела быть взрослым человеком и хорошей матерью, хотела говорить правильные вещи, которые развеяли бы опасения Натали. Но почему-то на этот раз родительская ложь никак ей не давалась.
— Возможно. Нана, в жизни так бывает, мы не всегда получаем то, что хотим.
— А раньше ты мне говорила, что жизнь дает человеку то, что он захочет, если в это верит и за это борется. Ты говорила, что у каждой тучи есть серебряная подкладка.
— Это были слова, которые мамы говорят маленьким девочкам. Я и сейчас говорю тебе как мать, но я говорю это уже взрослой женщине.
Натали посмотрела на нее долгим взглядом и отвернулась. Энни вдруг почувствовала себя далекой от дочери. Она вспомнила, как четыре года назад Натали вдруг резко изменилась. Казалось, за одну ночь она стала другим человеком, и их вкусы разошлись — что нравилось Энни, Натали терпеть не могла. В тот год Рождество прошло ужасно, в напряжении. Натали со скучающим видом открывала каждый красиво упакованный подарок и язвительно бормотала: «Гы, спасибо».
— Нана, в чем дело?
Натали повернулась к Энни лицом:
— Знаешь, тебе не обязательно быть такой.
— Что ты имеешь в виду?
Натали покачала головой и отвела взгляд.
— Не важно.
И тут Энни осенило, осознание пришло медленно и было болезненным, но все сразу встало на свои места: желание Натали изучать в Стэнфорде биохимию, ее неожиданное решение поехать в Лондон, ее нежелание встречаться с одним и тем же парнем дольше, чем несколько месяцев, — за всем этим скрывалось обидное для Энни послание: «Мама, я не хочу быть похожей на тебя. Я не хочу во всем зависеть от мужчины».
— Я поняла.
Наконец Натали повернулась к ней, и теперь в ее глазах стояли слезы.
— Что ты поняла?
— Это не имеет значения.
— Нет, имеет! О чем ты думаешь?
— Я думаю, что ты не хочешь вырасти похожей на свою маму, и, как бы мне ни было это обидно, я тобой горжусь. Я тоже хочу, чтобы ты рассчитывала в жизни прежде всего на себя. Думаю, в конечном счете это очень важно.
Натали вздохнула:
— Ты ведь раньше так не думала, ты так теперь говоришь, потому что он разбил твое сердце.
— Наверное, я поздновато повзрослела. Жизнь — это не одни только солнечные дни и голубые небеса.
— Но ты всегда учила меня при любых обстоятельствах искать что-то хорошее. Ты сама-то это делаешь? Ты хочешь быть счастливой?
— Конечно, хочу, — не задумываясь, ответила Энни, но они обе знали, что это ложь. Энни не могла встретиться с проницательным взглядом дочери. — Нана, я рада, что ты не хочешь быть такой, как я.
Натали погрустнела.
— Я не хочу, чтобы у меня был такой брак, как у тебя. Я не понимаю, почему ты с ним остаешься, никогда не понимала. Это не значит, что я не хочу быть похожей на тебя. На свете есть только два человека, которые тебя не уважают. Во всяком случае, я знаю только двоих.
Энни смотрела на дочь, качая головой, как будто хотела заставить ее умолкнуть.
— Всего два. Папа и… и ты сама.
«Ты сама». Энни испытала внезапное желание куда-нибудь исчезнуть, просто растаять, испариться. Она понимала, что Натали ждет от нее каких-то слов, но не знала, что сказать дочери. У Энни возникло ощущение, что она ребенок, а Натали — ее мать, и она подвела своего родителя.
Пока она пыталась подобрать слова, в спальню влетела, как пестрый бык, Терри, ее большое тело было задрапировано в слои красной и золотой ткани.
Терри остановилась возле кровати, переводя дух. Потом, поставив руки на внушительные бедра, окинула взглядом миску с попкорном.
— Ну, и где мой попкорн? Для двух таких тощих цыпочек, как вы, этого достаточно, но мы, настоящие женщины, любим, чтобы попкорн подавали в мисках, которые можно использовать как спасательные шлюпки. И конечно, я хочу, чтобы он был с маслом.
Натали усмехнулась:
— Привет, Терри.
Терри улыбнулась в ответ, ее густо накрашенные ресницы почти закрывали глаза.
— Привет, принцесса.
— Пойду приготовлю еще одну порцию попкорна.
Терри начала разматывать золотой тюрбан, повязанный вокруг головы.
— Да уж, пожалуйста, дорогая, — сказала она.
Когда Натали вышла из комнаты, Терри села на кровать и со вздохом прислонилась к спинке.
— Господи, ну и денек! Извини, что опоздала.
Энни улыбнулась ее театральности.
— Что случилось?
— Моя героиня убегает от полиции. Снова. Только на этот раз они посадили ее на самолет. — Терри покачала головой. — Плохая новость.
— Что в этом плохого?
— В мыльных операх только одно может быть хуже, чем садиться в самолет, — это садиться в машину. Следующим, что ты услышишь, будет вой сирен и… похоронный марш. Если они завтра действительно назовут номер рейса, то мне конец.
— Ты не пропадешь!
— Ну да, прекрасно, буду выступать с тупыми шутками. — Терри подвинулась ближе к Энни. — Ну, детка, как поживает наш надутый дирижабль?
Энни посмотрела на свой живот.
— У нас все хорошо.
— Знаешь что, я прихожу сюда каждую пятницу, мы болтаем с тобой по телефону, думаю, мое терпение на исходе.
— Ты это о чем?
Терри бросила на подругу возмущенный взгляд:
— О чем? Ну, ты даешь!
Энни вздохнула:
— Ты про Ника?
— Конечно, про кого же еще! Я терпеливо ждала — а мы обе знаем, что терпение не относится к числу моих добродетелей, — когда же ты упомянешь его имя, но ты, похоже, и не собираешься. Меня уже тошнит от собственной тактичности. Так что давай выкладывай. Ты ему звонила?
— Нет, конечно!
— Но почему?
Энни повернулась к лучшей подруге:
— Полно, Терр.
— А-а, это всякая фигня насчет благородства. Я про это читала. У нас в Южной Калифорнии оно встречается редко. А в мыльных операх его и вовсе нет. Но ты же его любишь?
— Я не хочу об этом говорить.
— Старой потаскухе, вроде меня, врать бессмысленно. Черт возьми, Энни, да я влюблялась чаще, чем Лиз Тейлор, и переспала с таким количеством мужчин, что их хватило бы, чтобы защитить эту страну во время военный действий! Ну, так ты его любишь?
Энни скрестила руки на груди и прошептала:
— Да. — Ей было трудно произнести это вслух, сказав, она тут же пожалела об этом. — Но я с этим справлюсь. Блейк делает все, что может, чтобы восстановить нашу семью. Сейчас нам трудно, но потом, надеюсь, все наладится.
