Энни изобразила обиду.
— Я не знала, что ты будешь против. Я хотела быть твоей воспитательницей в общежитии.
Натали закатила глаза.
— В устах чьей-нибудь еще мамы это прозвучало бы как шутка. — Она посмотрела на Блейка. — Папа, ты ведь не разрешишь ей уехать?
Энни подняла взгляд на Блейка, он смотрел на нее. Он подошел ближе и жестом собственника положил руку на ее плечо.
— Я изо всех сил постараюсь удержать ее дома, — произнес он серьезно.
— Папа сказал, что ты беременна. — В голубых глазах Натали мелькнула тень обиды и тут же пропала. — Не могу понять, почему ты мне не сказала.
Энни дотронулась до щеки дочери:
— Дорогая, я сама совсем недавно об этом узнала.
Натали усмехнулась:
— Я шестнадцать лет просила подарить мне сестренку, и ты забеременела, когда мне нужно уезжать в колледж. Ну, спасибо!
— Этот случай из категории непредвиденных. Поверь, мне всегда хотелось наполнить этот дом детьми, но не прямо перед тем, как я обналичу мой первый чек на пенсию.
— Брось, мама, ты совсем еще молодая! Я читала про женщину, которая родила ребенка в шестьдесят лет.
— Это для меня большое утешение. Ты, конечно, понимаешь, что теперь вступают в силу некоторые ограничения, касающиеся твоей жизни. Тебе не разрешается заводить ребенка до того, как твой братик или сестренка закончит среднюю школу. И тебе придется представлять меня как твою мачеху.
Натали рассмеялась:
— Мама, я уже давно про тебя вру. С тех самых пор, как ты разрыдалась, когда я танцевала на школьном концерте, и тебя пришлось выводить из зала.
— Это был приступ аллергии.
— Ну да, конечно! — Натали снова засмеялась. — Ой, мама, угадай, что я делала? Папа разрешил мне вести «феррари» по дороге из аэропорта.
— Не может быть!
— Хорошо, что тебя там не было. А то ты бы заставила меня надеть шлем и ехать по обочине и желательно со включенными аварийными огнями.
Энни засмеялась. Она не могла не отметить, каким правильным ей все это казалось — шутки, поддразнивание, фамильярность, — каким естественным! Они семья. Семья.
Блейк наклонился к Энни и прошептал ей на ухо так тихо, что только она могла слышать:
— Энналайз, люди могут меняться.
И Энни это испугало. Обманчиво простое предложение, которое, казалось, обещало ей и солнце, и луну, и звезды. Именно в этот момент Энни поняла, что она рискует. Этот мужчи на, которого она любила, знает, что сказать и что сделать, всегда знает; он может уговорить ее стать прежней. И если она не поостережется, то может запросто снова поплыть по реке прежней жизни, влекомая потоком обыденности, и не пикнет в знак протеста, когда ее подхватит течение и понесет. И станет еще одной примерной домохозяйкой, исчезнувшей в потоке.
25
Рассыпавшиеся кусочки их разбитой семьи снова сложились вместе. Как в стеклянной вазе, которая разбилась и была тщательно склеена, крошечные трещинки можно было рассмотреть только при очень внимательном взгляде, когда Блейк и Энни оставались вдвоем. Они оба были бойцами. Они осторожно кружили один вокруг другого, пытаясь найти тропинку в новую жизнь, в новый мир, пусть хрупкий и иллюзорный. Энни было проще — она протаптывала колею в своей семейной жизни двадцать лет, и теперь она плавно вернулась обратно в нее. Она просыпалась рано, надевала дорогой шелковый халат с бантом, завязанным на ее увеличивающейся талии. Она тщательно делала макияж, накладывала под глазами слой тонального крема, чтобы замаскировать темные круги, появившиеся от беспокойного сна.
По понедельникам она составляла список покупок на неделю и посылала Натали в супермаркет на углу. По вторникам она оплачивала домашние счета. По средам она совещалась с садовником и экономкой, по четвергам посылала Натали, если была необходимость, с различными поручениями. Энни использовала дочь как средство для укрепления их семейной жизни. И постепенно дом снова превратился в хорошо управляемое хозяйство.
Энни, как и прежде, помогала Блейку выбирать костюмы и галстуки, напоминала ему, когда нужно забрать вещи из химчистки. Каждое утро она целовала его перед уходом на работу — это был поспешный поцелуй в щеку. Каждый вечер, когда он возвращался с работы, она встречала его улыбкой. Блейк садился на кровать и подробно рассказывал, как прошел день, не забывая выставлять себя в самом выгодном свете.
На самом деле Энни была даже рада проводить дни в постели, таким образом она пряталась от реальности ее брака. Чаще всего, когда Блейк бывал на работе, они с Натали проводили вместе долгие часы, разговаривая, смеясь, делясь воспоминаниями. Натали рассказала матери, что Блейк ни разу не звонил ей в Лондон. Когда дочь об этом говорила, Энни слышала в ее голосе обиду и разочарование, но уже невозможно было ничего исправить. Все, что она могла, — это сказать: «Мне очень жаль». И повторять это снова и снова.
Энни заметила перемены в Натали и с каждым днем видела их все отчетливее — Натали повзрослела, это была уже не та девочка, которая отправилась в Лондон. Временами она поражала Энни неожиданными наблюдениями. Как, например, вчера.
Мама, ты думаешь только о том, чтобы мы были счастливы. А что делает счастливой тебя?
Или:
Этой весной ты казалась совсем другой… очень счастливой.
Или самое удивительное:
Ты любишь папу?
Энни собиралась ответить дочери: «Да, конечно, я люблю папу», но посмотрела Натали в глаза и увидела в них взрослое понимание. Поэтому Энни обратилась не к девочке, а к взрослой девушке, которой стала ее дочь.
— Я любила твоего папу еще тогда, когда была совсем юной. Сейчас у нас трудный период, вот и все.
Натали тогда сказала:
— Он тебя любит. Я знаю, он любит и меня, но я это не чувствую, его любовь какая-то холодная. Я хочу сказать, она совсем не похожа на то, как любишь ты, мама.
Услышав это, Энни прослезилась. Ей было грустно сознавать, что Натали по-настоящему не знает, какой может быть отцовская любовь. Это потеря в ее жизни, которую невозможно восполнить никогда. В эту минуту она подумала об Иззи.
Энни закрыла глаза и откинулась на подушку, вспоминая Ника и Иззи. Ник согнулся над игровой доской, играя с дочерью в «Конфетную страну», а вот он играет с Иззи в Барби и пищит фальцетом: «Вы не видели мои голубые туфли для танцев?»
Вчера, когда они с Натали ездили к врачу, Энни не смогла избавиться от воспоминаний, и это было очень болезненно. Рядом с ней не было мужа, который бы держал ее за руку и подшучивал над тем, что ей все время хочется в туалет, мужа, который смотрел бы вместе с ней на экран монитора ультразвукового аппарата и восхищался бы маленьким чудом.
Не было Ника.
