Но один‑единственный взгляд убедил ее в том, что мама знала об этом.
— Почему ты мне не сказала?
Мама вошла в гостиную, провела рукой по мебели, как будто проверяла, все ли на месте.
— Думала, будет слишком тяжело.
— Для кого? — сверкнула глазами Хедли.
Мама посмотрела на нее терпеливо, словно выдавая разрешение: теперь наступила очередь Хедли позволить себе срыв.
— Мы подумали, тебе будет тяжело видеть это. Он хотел встретиться с тобой, но только не так. Не тогда, когда он приедет за вещами.
— По‑моему, мне решать, что для меня тяжело, а что нет. Кажется, до сих пор я всегда держала себя в руках.
— Хедли…
Мама шагнула к ней, но Хедли шарахнулась прочь.
— Не надо! — сказала она, глотая слезы.
И действительно, все это время она крепилась как могла. Именно благодаря Хедли им удавалось хоть как‑то жить дальше. А сейчас силы вдруг закончились, и, когда мама все‑таки ее обняла, мутный туман, в котором Хедли жила с самого Рождества, развеялся. Впервые после папиного ухода злость отступила, а ей на смену пришла печаль — такая огромная, что она заслонила собой весь мир. Так они стояли долго — мама обнимала ее, а Хедли уткнулась ей в плечо и выплакала наконец слезы, копившиеся целый месяц.
Шесть недель спустя Хедли предстояло ехать в Аспен, кататься с папой на лыжах. Мама проводила ее в аэропорт с тем же выверенным спокойствием, хрупким, но несомненным. Хедли так и не поняла, что тут помогло: поездка в Аризону, смена обстановки, два дня на жарком солнышке или внезапное отсутствие папиных вещей в доме. Так или иначе, мамино состояние изменилось, и это было заметно.
Через неделю у Хедли разболелся зуб.
— Слишком много сладкого ела, — шутила мама в машине по дороге к дантисту.
Хедли только морщилась, держась за щеку.
В прошлый раз их старенький зубной врач ушел на пенсию, и его сменил другой — добрый на вид, лет за сорок, с небольшими залысинами и в накрахмаленном халате. Когда он выглянул из кабинета, чтобы пригласить следующего пациента, и увидел маму, его глаза чуть расширились. Мама увлеченно разгадывала кроссворд в журнале, хоть Хедли и предупредила ее, что кроссворд предназначен для детей восьмилетнего возраста. Стоматолог вышел в приемную, поправляя воротничок.
— Здравствуйте, я доктор Дойл, — представился он, пожимая руку Хедли, а взгляд не отрывался от мамы.
Мама с рассеянной улыбкой ответила:
— Я — Кейт, а это — Хедли.
Вылечив Хедли зуб, доктор Дойл вышел вместе с ней из кабинета. Надо сказать, предыдущий дантист такого никогда не делал.
— Ну что? — спросила мама, вставая. — Она хорошо себя вела и теперь получит за это конфетку?
— Вообще‑то не рекомендуется злоупотреблять сладким…
— Да она шутит, — вмешалась Хедли, грозно глядя на маму.
— Ладно, спасибо, док! — Мама вскинула сумочку на плечо и обняла Хедли. — Надеюсь, мы не скоро увидимся.
Доктор почему‑то опечалился, но тут мама ослепительно улыбнулась:
— По крайней мере, если будем регулярно чистить зубы и пользоваться зубной нитью! Верно?
— Да, конечно.
Доктор долго смотрел им вслед. Несколько месяцев спустя, когда родители уже оформили все бумаги на развод и жизнь, хотя бы с виду, вошла в привычную колею, после того как Хедли однажды вновь проснулась посреди ночи от зубной боли, доктор Харрисон Дойл наконец собрался с духом и пригласил маму на ужин. Хедли все поняла с первой их встречи: доктор как‑то особенно смотрел на маму, и от надежды печали в его взгляде становилось чуть меньше.
Харрисон оказался настолько же спокойным, насколько папа был непоседливым. Если папа был мечтателем, то доктор Дойл прочно стоял на земле. Именно то, что им было нужно. Он вошел в их жизнь без фанфар, зато с тихой решимостью. Постепенно — сегодня ужин, завтра кино — месяцами он ходил на цыпочках вокруг да около, пока мама с дочкой не приняли его окончательно. А потом сразу стал своим, как будто они всегда были знакомы. Даже трудно вспомнить, как это было, когда третьим за столом сидел не он, а папа. Это создавало иллюзию, что жизнь продолжается, а то Хедли уже совсем измучилась, разрываясь между желанием помнить и желанием забыть.
Как‑то вечером, примерно месяцев через восемь после того, как мама с доктором начали встречаться, Хедли открыла парадную дверь и увидела, что тот расхаживает взад‑вперед по их крыльцу.
— Привет! — сказала Хедли, отодвигая противомоскитную сетку. — У мамы сегодня собрание в книжном клубе, разве она вам не сказала?
Доктор Дойл вошел в дом и старательно вытер ноги.
— Видишь ли, я пришел к тебе, — промолвил он, засунув руки в карманы. — Хотел попросить у тебя разрешения кое на что.
Взрослые никогда еще ни на что не просили у Хедли разрешения, поэтому она посмотрела на доктора с большим интересом.
— Если ты не против, — продолжил он, поблескивая стеклами очков, — я бы очень, очень хотел жениться на твоей маме.
Это был первый раз. Тогда мама ему отказала, а он подождал несколько месяцев и попробовал еще. Она снова отказала, а он еще подождал.
Третий раз все произошло при Хедли. Дело было на пикнике. Она, страшно смущенная, сидела на краешке одеяла, а доктор встал перед мамой на одно колено под тихие звуки нанятого им струнного квартета. Мама побледнела и покачала головой, а Харрисон только улыбнулся, как будто все это — веселая шутка, розыгрыш, в котором он тоже участвовал.
— Я вообще‑то так и предполагал, — заметил он, захлопнул коробочку и спрятал ее в карман.
Махнув рукой музыкантам, чтобы те не прекращали играть, он снова уселся на одеяло. Мама придвинулась к нему поближе. Харрисон с грустной иронией покачал головой:
— Клянусь, рано или поздно я тебя переупрямлю!
— Надеюсь, — улыбнулась мама.
Тогда Хедли все это страшно озадачило. Мама как будто и хотела и не хотела выходить замуж за доктора. Словно она знала, что надо согласиться, однако что‑то ее удерживало.
— Это ведь не из‑за папы? — однажды вечером спросила ее Хедли.
Мама быстро обернулась к ней:
— Нет, конечно! Кроме того, если бы я хотела отыграться, я бы скорее сказала «да», верно?
— Я не говорила, что ты хочешь отыграться, — возразила Хедли. — Я, наоборот, подумала: может, ты все еще ждешь, что папа вернется.
Мама сняла очки, которые надевала для чтения.
— Твой папа… — Она немного помолчала. — Мы друг друга чуть до психушки не довели. Я и сейчас еще его до конца не простила. Какой‑то частью души я всегда буду его любить, хотя бы за то, что у меня есть ты, однако все случилось не без причины, понимаешь?
