— Я… я никогда не читала ничего подобного, — отвечает Элли, интуитивно догадавшись, что статью лучше не упоминать. — И… и еще у меня есть любовник, — непонятно зачем добавляет она.
— Любовник? — внимательно смотрит на нее Дженнифер.
— Он… он женат.
— Ах вот как, тогда понятно, почему письма так тронули вас.
— Да. И вообще, вся эта история: когда ты хочешь чего-то, но не можешь получить. Не можешь сказать, что ты на самом деле чувствуешь. Этот мужчина, Джон… ну с которым у меня роман, — опустив глаза, тихо говорит она. — Я ведь даже не знаю, что он думает. Мы никогда не говорим о наших отношениях.
— Думаю, он в этом смысле не единственный, — замечает миссис Стерлинг.
— Но ваш любовник не такой. Бут не такой.
— Да, он не такой… — рассеянно говорит Дженнифер, как будто готовясь погрузиться в воспоминания. — Он рассказывал мне обо всем. Получить такое письмо — просто чудо. Знать, насколько сильно тебя любят… К тому же он прекрасно владел словом…
За окном дождь постепенно превращается в настоящий ливень и отчаянно барабанит в окна, с улицы доносятся крики.
— Меня так захватила ваша любовная история. Это может показаться странным, просто одержимость какая-то. Мне так хотелось, чтобы вы все-таки оказались вместе. Я должна спросить… у вас все получилось?
Это современное «получилось» звучит совершенно неуместно, и Элли уже жалеет о сказанном. Некрасиво задавать такие вопросы, я перешла все границы, ругает она себя и уже собирается извиниться и уйти, как Дженнифер Стерлинг произносит:
— Еще кофе, Элли? Думаю, вам нет смысла уходить, пока на улице такой ливень.
Дженнифер Стерлинг сидит на обитом шелковистой тканью кресле, перед ней дымится чашечка кофе. Она рассказывает историю молодой женщины, поехавшей на юг Франции со своим мужем, который, по ее словам, был не хуже многих других. Типичный мужчина той эпохи — никаких чувств, никаких эмоций, ни малейших проявлений слабости. А потом появляется его полная противоположность — вспыльчивый, страстный, имеющий свое мнение мужчина с нелегкой судьбой, она влюбилась в него в первый же вечер, когда они познакомились на званом ужине.
Элли ловит каждое ее слово, образы мелькают в ее голове, она старается не думать о диктофоне, который успела незаметно включить. Однако всякая неловкость пропала: миссис Стерлинг рассказывает свою историю с таким воодушевлением, как будто мечтала об этом много лет. Ее рассказ, словно мозаика, складывался воедино на протяжении лет, Элли далеко не все понимает, но не пытается перебивать и просить пояснений.
Дженнифер Стерлинг рассказывает о том, как ей вдруг опротивела жизнь в золотой клетке, о бессонных ночах, об ужасном желании вкусить запретный плод, устоять перед которым невозможно, о том, как вдруг поняла, что живет совсем не той жизнью, какой хотела бы. Слушая ее, Элли кусает ногти: а вдруг Джон думает об этом в эту самую секунду, лежа на далеком, залитом солнцем пляже. Как он может любить свою жену и при этом заниматься с ней тем, чем он занимается? Неужели он не чувствует желания вкусить этот запретный плод?
История становится более мрачной. Дженнифер тихо рассказывает об автокатастрофе на мокрой дороге, о гибели ни в чем не повинного человека, о четырех годах, которые она провела словно во сне, когда в браке ее удерживали лишь таблетки и рождение дочери.
Она умолкает, оборачивается, берет со столика фотографию и протягивает ее Элли. Какой-то мужчина обнимает за талию высокую блондинку в шортах, у ног которой сидят двое детей и собака. Девушка выглядит как модель из рекламы Келвина Кляйна.
— Эсме не намного старше вас. Она живет в Сан-Франциско, замужем за врачом. Они очень счастливы. Насколько мне известно, — добавляет она.
— А она знает о письмах? — спрашивает Элли, аккуратно ставя фото на кофейный столик и изо всех сил пытаясь не завидовать поразительной внешности, доставшейся Эсме по наследству от матери, и ее явно идеальной семейной жизни.
— Эту историю я не рассказывала ни одной живой душе, — немного помедлив, отвечает миссис Стерлинг. — Какая дочь захочет узнать о том, что ее мать любила кого-то, кроме ее отца?
А потом она рассказывает о случайной встрече несколько лет спустя, о том, какое потрясение она пережила, осознав, с кем должна быть на самом деле.
— Понимаете? Я столько лет не находила себе места… и тут Энтони вернулся. И я почувствовала где-то здесь, — признается она, постукивая себя по груди, — что мой дом — рядом с ним. И нигде больше.
— Понимаю, — вздыхает Элли, двигаясь на краешек кресла и разглядывая сияющее лицо Дженнифер — совсем как у юной девушки. — Мне знакомо это чувство.
— Но самое ужасное, что, вновь обретя его, я не могла уйти к нему. В те дни, Элли, к разводу относились совершенно иначе. Мое имя втоптали бы в грязь. Я знала, что если попытаюсь уйти от мужа, то он уничтожит меня. К тому же я не могла оставить Эсме. Энтони когда-то покинул своего сына, и я не думаю, что он оправился от этого.
— То есть вы так и не ушли от мужа? — с плохо скрываемым разочарованием спрашивает Элли.
— Ушла благодаря папке, которую вы обнаружили. У него была одна забавная старая секретарша, как ее там… Никогда не могла запомнить, как ее зовут. Подозреваю, что она была влюблена в него. Но по какой-то причине она решила передать мне смертельное оружие против него. Пока у меня были эти документы, он бы меня и пальцем не посмел тронуть.
Она рассказывает о своей встрече с безымянной секретаршей, о реакции мужа на то, что она рассказала ему в его кабинете.
— Документы по асбесту! — восклицает Элли, вспомнив о невинной папке, лежащей у нее дома и потерявшей за давностью лет свою страшную силу.
— Тогда никто не понимал, что асбест вреден. Мы думали, что это замечательная штука. Я была поражена, когда узнала, что компания Лоренса разрушила жизни стольких людей, поэтому после его смерти я учредила фонд помощи жертвам производства асбеста. Вот, смотрите, — объясняет она, протягивая Элли буклет, в котором описывается схема юридической помощи страдающим мезотелиомой, полученной на производстве. — Сейчас у нас осталось не так много средств, но мы все еще предлагаем юридическую помощь. У меня есть друзья-юристы, которые предоставляют нам услуги бесплатно, и здесь, и за границей.
— А состояние мужа досталось вам?
— Да, такая у нас была договоренность. Я носила его фамилию и для общества превратилась в жену-домоседку, которая с мужем никогда никуда не ходит. Все решили, что я выпала из светской жизни, чтобы посвятить себя Эсме. В то время это считалось вполне обычным делом. Поэтому ему пришлось водить на все светские рауты любовницу, — смеется Дженнифер, качая головой. — Да, вот такая тогда была двойная мораль.
Элли представляет себя под руку с Джоном на презентации его очередной книги. Он никогда не дотрагивается до нее на людях, чтобы ни у кого не возникло подозрений. Втайне она надеется, что когда-нибудь их застанут целующимися или же их страсть станет так очевидна, что о них поползут слухи.
