— Конек, — сказала Цири укоризненно и одновременно
насмешливо, — не хотелось бы быть назойливой, но я немного тороплюсь в
свой мир. Я нужна близким, ты же знаешь. А мы сначала оказываемся у какого-то
озера и налетаем на какого-то смешного простака в клетчатом костюме, потом на
толпу грязных и орущих лохмачей с палицами, наконец на психа с черным крестом
на плаще. Нет, нет! Не те времена, не те места! Очень тебя прошу. Конек,
поднатужься как следует. Очень тебя прошу.
Иуарраквакс заржал, вскинул рогом и передал ей что-то,
какую-то мысль. Цири поняла не до конца. Задумываться не было времени, потому
что в голове у нее опять разлился холодный свет, в ушах зашумело, а в затылке
похолодало.
И ее снова поглотило черное бархатное ничто.
* * *
Нимуэ, заливаясь веселым смехом, потянула мужчину за руку,
они сбежали к озеру, петляя меж невысоких березок и ольшинок, вывороченных с
корнями и поваленных стволов. Выбежав на пляж, Нимуэ сбросила сандалии,
приподняла платьице, зашлепала босыми ногами по прибрежной воде. Мужчина тоже
скинул ботинки, но в воду входить не спешил, а сбросил плащ и разложил на
песке.
Нимуэ подбежала, закинула ему руки на шею и поднялась на
цыпочки, однако, чтобы ее поцеловать, мужчине все равно пришлось сильно наклониться.
Не напрасно Нимуэ называли Локотком — но теперь, когда ей уже исполнилось
восемнадцать и она была адепткой магических искусств, называть ее так могли
лишь самые близкие подруги. И только некоторые мужчины…
Мужчина, не отрываясь от губ Нимуэ, сунул руку в разрез ее
платья.
Потом все пошло быстро. Они оказались на расстеленном на
песке плаще, платьице Нимуэ подвернула повыше талии, ее бедра крепко охватили
бедра мужчины, а руки впились ему в спину. Когда он ее брал, как всегда слишком
нетерпеливо, она стиснула зубы, но быстро нагнала его, сравнялась, подхватила
ритм. Опыт и сноровка у нее были.
Мужчина издавал смешные звуки. Поверх его плеч Нимуэ видела
медленно плывущие по небу кучевые облака фантастических форм.
Что-то зазвенело — так звонит затопленный на дне океана
колокол. В ушах зашумело. «Магия», — подумала она, отворачивая голову,
чтобы высвободиться из-под щеки и руки лежащего на ней мужчины.
На берегу озера — повиснув над его поверхностью — стоял
белый единорог. Рядом — вороная лошадь. А в седле вороной лошади сидела…
«Но я же знаю эту легенду, — пронеслось в мозгу
Нимуэ. — Я знаю эту сказку! Я была ребенком, маленькой девчушкой, когда
слышала ее от деда Посвиста, бродячего сказочника. Ведьмачка Цири. Со шрамом на
щеке… Вороная кобыла Кэльпи… Единорог… Страна эльфов…»
Движения мужчины, вообще не заметившего появившейся картины,
стали резче, издаваемые им звуки — смешнее.
— Uuups, — сказала девушка, сидевшая на вороной
кобыле. — Опять ошибка! Не то место, не то время. Вдобавок, если не
ошибаюсь, совершенно несвоевременно. Простите.
Картина поблекла и лопнула, лопнула, как лопается
раскрашенное стекло, вдруг разлетелась, распалась на тысячи радужных мерцающих
искорок, бликов и мигающих золотинок. А потом исчезла.
— Нет! — крикнула Нимуэ. — Нет! Не исчезай! Я
не хочу! Она распрямила колени и хотела высвободиться из-под мужчины, но не
могла — он был тяжелее и сильнее ее. Мужчина застонал и икнул.
— Ооооох, Нимуэ… Оооох!
Нимуэ вскрикнула и впилась ему зубами в плечо.
Они лежали на плаще, возбужденные и жаркие. Нимуэ смотрела
на берег озера, на шапки взбитой волнами пены. На наклоненные ветром камыши. На
бесцветную, безнадежную пустоту, пустоту, которая осталась от рассеявшейся
легенды.
По носу адептки бежала слеза.
— Нимуэ… Что-то случилось?
— Случилось. — Она прижалась к нему, все еще глядя
на озеро. — Молчи. Обними меня и ничего не говори. Молчи.
Мужчина высокомерно улыбнулся.
— Я знаю, что с тобой, — сказал он
хвастливо. — Земля содрогнулась?
Нимуэ печально улыбнулась.
— Не только, — ответила она после недолгого
молчания. — Не только.
* * *
Блеск. Тьма. Следующее место.
* * *
Следующее место было мрачным, зловещим и отвратительным.
Цири инстинктивно сжалась в седле, потрясенная — как в
буквальном, так и переносном значении этого слова. Потому что подковы Кэльпи
ударили с разбега во что-то болезненно твердое, плоское и неуступчивое, как
камень. После долгого движения в мягком небытии ощущение твердости оказалось
настолько неожиданным и неприятным, что кобыла заржала и резко кинулась вбок,
выбивая на почве стаккато, от которого зазвенели зубы.
Второе потрясение, метафорическое, ей принесло обоняние.
Цири застонала и прикрыла руками рот и нос, чувствуя, как глаза моментально
заполняются слезами.
Вокруг стоял кислый, ядовитый, плотный и липкий смрад,
ужасающе удушливый, не поддающийся определению, не похожий ни на один известный
ей запах. Это была — в чем она ничуть не сомневалась — вонь разложения, трупная
вонь окончательного разложения и распада, вонь гниения и уничтожения — причем
создавалось впечатление, что то, что сейчас прекращало свое земное
существование, воняло ничуть не лучше и при жизни. Даже в период своего
расцвета.
Цири скукожилась, и ее вырвало. Сдержаться она не могла.
Кэльпи фыркала и трясла головой, сжимала ноздри. Единорог, материализовавшийся
рядом с ними, присел на задние ноги, подскочил и брыкнулся. Твердое основание
ответило сотрясением и громким отзвуком.
Вокруг них стояла ночь, ночь темная и грязная, окутанная
липким и вонючим покровом мрака.
Цири подняла глаза, надеясь отыскать звезды, но наверху не
было ничего, только бездна, местами подсвеченная нечетким красноватым заревом,
словно бы далеким пожаром.
— Uuups, — сказала она и скривилась, чувствуя, как
на губах оседают кисло-гнилостные испарения. — Фуууу-эх! Не то место, не
то время. Ни в коем случае не они!
Единорог фыркнул и кивнул, его рог описал короткую и крутую
дугу.
Скрипящая под копытами Кэльпи почва была камнем, но камнем
странным, прямо-таки неестественно ровным, интенсивно выделяющим запах гари и
грязного пепла. Прошло какое-то время, прежде чем Цири сообразила, что перед
глазами у нее не что иное, как дорога. Неприятная и нервирующая своей
твердостью. Цири направила кобылу на обочину, очерченную чем-то таким, что
некогда было деревьями, теперь же лишь отвратительными и голыми скелетами.
Трупами, увешанными обрывками тряпок, словно бы действительно остатками
сгнивших саванов.
