Берл, увидев его поутру, вздохнул и спросил, не лучше ли прямо сейчас поехать в аэропорт и попытаться обменять обратный билет, так, чтобы ввинтить Кольку на ближайший рейс домой, в Боснию. Колька молча помотал головой.
— Посмотри на себя, — сказал Берл. — Ты сейчас годишься только на роль зомби в хорошей «страшилке». Но «страшилки» здесь не снимают. Послать тебя в Голливуд, что ли?
— Хватит, Кацо… — перебил его Колька, раздражаясь уже от одной необходимости раскрывать рот и произносить какие-то слова. — Поехали дальше. До конца.
Берл пожал плечами и пошел звонить. Кому, куда — Колька особо не вникал. Он знал одно: надо продолжать, не важно как, лишь бы чем-то заполнить звенящую внутреннюю пустоту. И тогда… тогда, может быть, вернется и Гелька.
В машине Берл сразу включил громкую музыку, тем самым демонстрируя подчеркнутое нежелание лезть попутчику в душу, и Колька был благодарен ему за это. Они ехали на юг, огибая Беер-Шеву, и на протяжении всей двухчасовой дороги ухитрились не обменяться ни единым словом. Даже на бензоколонке, когда Берл выскочил за сэндвичем, общение ограничилось лишь вопросительным взглядом с его стороны и отрицательным жестом с Колькиной.
Зато теперь Берл явно решил вознаградить себя за столь долгое молчание, без умолку трындя о чем-то с одноногим душманом. Колька не понимал ни слова, но это мало его смущало. Он был уверен, что Кацо найдет способ подать знак в случае необходимости.
Зато Берл чувствовал себя неловко. Намеченный им разговор не очень подходил к беседе давно не встречавшихся братьев по оружию.
— Слышь, Гамаль… — сказал он наконец. — Ты уж меня прости, братишка, но больно надо. Дело, в общем, давнее. Четырнадцать лет назад, зима 91-го. Мы с тобой тогда еще в школу ходили…
— Ты ходил, — улыбнулся бедуин. — Я-то уже работал.
— Вот-вот, — подхватил Берл. — Я как раз о работе и говорю…
Он замялся. Гамаль спокойно смотрел на него сощуренными глазами и ждал.
— Этот мой друг… — Берл кивнул на мрачного Кольку. — Ищет свою невесту. Давно ищет, с той самой зимы. Ее, можно сказать, украли. Увез один торгаш из России, на Балканы увез, в Боснию.
Он замолчал. Гамаль тоже молчал, щурился. Рядом, уловив изменение в тоне разговора, заерзал на подушках Колька.
— Не дергайся Коля, — сказал Берл по-русски. — И перестань мять спиной свою пушку — нервирует.
— Плохо его дело… — медленно проговорил Гамаль. — Столько лет прошло. Жалко человека. Тут уже никто не поможет.
— Гм… — Берл смущенно покашлял. — Видишь ли, тут такая история получилась. Нашли мы того торгаша, чисто случайно. Здесь нашли, в Тель-Авиве. Ну и, конечно, поговорили с ним, сам понимаешь. Мы спрашивали, он отвечал. Думаю, не врал. В общем, много он девушек продал, мог бы и забыть, но ту свою сделку помнил в деталях. И знаешь, братишка, я ему верю. Короче, сдал он тогда восемь женщин бедуину по имени Азала. Дорого сдал, дороже обычного, потому что проститутками они не были, а такие, вроде бы, больше ценятся. И произошло это в деревне Крушице, под городом Травник, к западу от Сараево. Что скажешь?
Гамаль молча смотрел себе под ноги. Он не ожидал от Берла подобной бестактности. Столько лет знакомы… считай, почти братья… Хотя, какие они братья? В том-то и дело, что братство у них не настоящее, не кровное. Оттого и все проблемы. Там, в Ливане, война связала их жизненные ниточки одним крепким узлом, но что это такое — узел? Всего лишь одна точка на длинной нити. У Берла своя дорога, у него своя. Его, Гамалева нить, надежно вплетена в толстый бесконечный канат родного племени, вплотную к братьям и дядьям, их отцам и дедам, детям и внукам. А Берлов канат идет поперек, совсем другими путями. Велика ли цена тому крошечному узелку?
И все же он чувствовал, что не может отмахнуться от своего старого приятеля, как отмахнулся бы от какого-нибудь настырного полицейского или чиновника. Но, с другой стороны, что он может рассказать Берлу — он, Гамаль Азала, чье племя живет контрабандой вот уже несколько десятков лет, с тех пор, как чей-то карандаш прочертил по линейке прямую линию границы между Израилем и Египтом, разломив большую семью надвое проволочным забором? Разве забор — преграда для бедуина? Разве испугает бедуина пограничный джип? Тем более, что сидят в том джипе парни в военной форме, но с той же самой фамилией — Азала…
Берл ждал. Гамаль пожал плечами, усмехнулся.
— Зря ты ко мне с этим прикатил, братан. Наврал твой торгаш. Мы такими делами не занимаемся. Камхин на рынке продаем, тем и живы. Хочешь, дам кило?
Берл покачал головой и встал с подушек. В его глазах уже не было прежнего смущения.
— Нет уж, бижу, — сказал он, отряхивая пыль с колен. — Я трюфеля не ем. Подавиться боюсь. Спасибо тебе за кофе. Привет семье. Коля, пошли!
Гамаль смотрел вслед отъезжающему автомобилю. На душе у него было смутно.
Выбравшись на шоссе, Берл открыл окно и ожесточенно сплюнул.
— Что такое? — спросил Колька почти злорадно. — Не помог душман? А ты бы с ним поменьше лобызался. Эти гады только силу понимают.
Берл нажал на газ так резко, что машина взревела от неожиданности и отчаянно прыгнула вперед.
— Ты не возражаешь, если мы немного помолчим, Коля? — сказал он и снова включил радио на полную громкость. — По дороге сюда наговорились.
Колька пожал плечами и отвернулся. Странным образом ему полегчало. Машина неслась по раскаленному шоссе; за окном мелькали чахлые рощицы высохших деревьев, редкие бедуинские станы, мусорные свалки, зеленые оазисы негевских киббуцев. Берла душил гнев. Это ж надо на такое нарваться! После всего, что было, после… тьфу! Он ожидал чего угодно, только не этого пренебрежительного, откровенного в своей наглости вранья. А он-то со всей душой, чуть ли не на брюхе… помоги, мол, братишка, надо, мол, позарез… Никогда ничего не просил, никогда! А ведь мог бы, имел право. И вот… Давно его так не унижали.
«Ну ладно, не можешь помочь — значит, так и скажи, я бы что, не понял? — мысленно выговаривал Берл воображаемому Гамалю. — Зачем же ты со мной так, как будто я торгую у тебя контрабандные сигареты на бедуинском рынке? Тьфу, зараза! Ну ничего, ничего… теперь по-другому поговорим. Не один ты в Негеве Азала. Много вас тут, шакалов, расплодилось… Найдем кого за шкирку подержать.»
Он пристукнул по рулю так яростно, что машина жалобно вякнула. Колька усмехнулся. В Беер-Шеве Берл свернул налево, на Офаким. Насколько он помнил, один из гамалевых дядьев держал там лоток на рынке.
«Небось, краденым торгуешь, сука… — Берл зловеще ощерился на беер-шевские кварталы. — Ничего-ничего… с тобой-то я церемониться не стану, не то что с твоим племянничком. Отдам Кольке, пускай он из тебя ремни режет. Для него вы все на одно лицо — душманы. И ведь недалек от истины, ох, недалек…»
На 25-ом шоссе они уперлись в пробку. Машины продвигались вперед медленно, малыми порциями, как будто кормя с ложечки дальний перекресток. Колька огляделся. Большинство автомобилей вокруг были украшены оранжевыми ленточками — у кого-то они развевались на антенне, у кого-то висели на зеркале заднего обзора. В одежде водителей и пассажиров также преобладали оранжевые цвета. Колька покосился на Берла.
