— Ну все, — сказал Верне. — Сейчас-то евреи и попрут, попомните мое слово.
И что вы думаете, господин судья? Так оно и вышло. Правда, весь поток хлынул не на наш участок, а севернее, около Женевы. Там полиция еле поспевала заворачивать евреев, которые ползли в Швейцарию, как тараканы.
— Вот ведь вредная порода! — говорил Верне, читая сьонскую газету. — Лезут и лезут. И что им у себя не живется?
А у нас опять было тихо, как назло. Горный массив Шабле не слишком высок, но просто так, наобум, его не пересечь. Проходов относительно немного. Чужому здесь трудновато. К примеру, один из путей лежит через самую высокую гору — Корнетт-де-Бисе, ту самую, на которую выходит терраса нашего трактира. Но это ведь надо знать, а не зная — какой дурак попрется именно в гору? Кажется, что понизу удобнее. Но в том-то и дело, что это только кажется. Такие вот тонкости, господин судья. Думаю, что пробовали и у нас, особенно, когда рядом с Женевой все наглухо перекрыли. Пробовать-то пробовали, да возвращались, несолоно хлебавши, даже не дойдя до наших караулов. Наверное, поэтому французская полиция на нашем участке не очень-то и старалась. Можно сказать, вообще не старалась. Полагались на нашу добросовестность.
Первого своего еврея мы поймали только весной. Ко мне он попал уже прилично помятым. Ребята накостыляли, на радостях. Как же, наконец-то настоящее дело! К моему удивлению, парень выглядел почти как нормальные люди, разве что напуган был сверх всякой меры. Он пытался что-то объяснять, но я не стал слушать. Инструкция гласила, что необходимо немедленно переправить нарушителя в Мартиньи, что я и сделал. Потом его вернули французам, полиции. Или как это там называлось? Гестапо? Вот-вот, гестапо.
— Первая ласточка, — сказал Верне. — Теперь попрут.
Мы удвоили караулы, но следующей добычи пришлось ждать долго, больше года. В сентябре мы сидели вдвоем с Верне у самой границы на перевале горы Корнетт, том самом, где есть удобный проход. Высота не слишком большая, господин судья, каких-то два километра, это вам не Монблан, но вид все равно превосходный. Просто чудо, что за вид. По левую руку — озеро, по правую — долина Роны с виноградниками. Красота. И вот сидим мы, значит, любуемся, и вдруг Верне говорит:
— Как-то странно сурки свистят. Уж не идет ли кто?
Гляжу я в сторону Франции и что вижу? Нарушителей, и даже не одного, а сразу четверых! Невдалеке вижу — метрах в двухстах, вот-вот границу пересекут.
— Смотри, смотри, Йозеф! — говорит Верне и рукой показывает.
Смотрю я туда и вижу еще троих, но подальше, в километре, никак не меньше. Идут следом за первыми, быстро идут. Видать, отстали, а теперь догоняют. Подождали мы, пока первые четверо до нас дойдут и как выскочим из-за камня!
— Стоять! Ни с места! Вы находитесь на территории Швейцарской Республики!
И тут, представьте себе, первый нарушитель, оказавшийся молодой женщиной, бросается ко мне и начинает меня обнимать и даже целовать в щеки и местами даже в губы. Я, значит, отрываю ее от себя, причем с трудом отрываю, и вижу, что трое остальных — подростки, можно сказать, дети. И они тоже радостно прыгают, будто выиграли в лотерею поросенка на сьонской ярмарке. Две девочки лет по десять и мальчик помладше.
Трое, которые снизу, нас увидели и остановились. А мальчик вскочил на камень и начал им, значит, показывать… знаете, так… рукой из-под руки, некрасивый такой жест.
— Что тут происходит? — спрашиваю.
И тут женщина начинает бормотать и плакать, и смеяться одновременно, как делают сумасшедшие или очень счастливые люди в американском синема. Я не думал, что такое бывает в жизни.
— Вы, — бормочет, — наши спасители! Да будут благословенны ваши имена, и ваша страна, и ваша земля, и ваше небо… Если бы не вы, если бы не вы…
И показывает вниз, на тех троих.
— Ээ-э, — говорит Верне. — Да это же погоня внизу, а никакие не нарушители. Полиция за ними идет.
— Нет, господин, — поправляет его женщина. — Не полиция. Это гестапо. Гестапо. — И она плюет на землю, будто это слово — жаба или какая другая мерзость. И глаза у нее сияют, как в тех самых синема, а девочки прыгают рядом, взявшись за руки, и только мальчик стоит молча и смотрит на нас исподлобья.
Что тут говорить, господин судья… я слегка растерялся. Уж больно по-другому я представлял себе задержание нарушителей.
Я отвел Верне в сторонку и спросил: — Что с ними будем делать, как ты думаешь?
Верне оторопел. Еще никогда я не задавал ему такого вопроса. Думаю, что в тот момент я утратил половину его уважения. И поделом. Разве пастух спрашивает у свиней, как ему поступать?
— Ээ-э… — сказал Верне. — А как там по инструкции?
Тут оторопел уже я. В самом деле! Инструкция! Как можно было забыть об инструкции?! Со мной явно происходило что-то непонятное. Я даже пощупал свой лоб. Верне смотрел на меня с изумлением, как будто увидел впервые в жизни. По инструкции нарушители немедленно передавались в руки французской полиции, если при задержании имела место такая возможность. Имела ли такая возможность место сейчас? Еще как! Трое людей в штатском стояли у пограничного знака на тропе и лениво покуривали, изредка поглядывая в нашу сторону. Они наверняка знали инструкцию. Только теперь я разглядел их винтовки, прежде ошибочно принятые мною за альпенштоки.
У меня никогда не было проблемы посмотреть в глаза даже самой своей любимой забиваемой свинье, но тут… Я вот сейчас вам это рассказываю, а сам вижу перед собой лицо той женщины… даже не знаю ее имени. Она еще радовалась, и в то же время уже поняла, что радоваться нечему, и все-таки надеялась, и сердилась, и умоляла — все вместе. И все молча.
— Мы вынуждены вернуть вас властям вашей страны, — сказал я.
— Нет, — сказала она.
— А ну, хватит блажить! — прикрикнул Верне. — Лезете, куда не надо, а у людей убытки! — Он ловко ухватил за локти женщину и одну из девочек. — Эй, Йозеф! Бери этих двух поросят!
Он уже давал мне указания, господин судья! Стоит пастуху дать слабину — и все, пиши пропало; свиньи тут же садятся ему на голову. Я взял за руку мальчика, а вторая девочка подошла сама. Мы вели их к пограничному знаку, и я думал: интересно, одна это семья или нет? Как будто это имело какое-то значение. Мы… я вел их туда, господин судья, не имея ни малейшего понятия… у меня была инструкция, господин судья… и Верне уже наполовину вышел из-под контроля.
— Хей, ребята! — сказал Верне французским полицейским, когда мы подошли к разделительному знаку. — Забирайте свой мусор.
— Согласно инструкции, — сказал я женщине.
Но она уже не смотрела на меня. Она вообще не смотрела никуда, господин судья, только внутрь. Вот мальчик, тот смотрел. Неприятно, когда тебя так ненавидят, господин судья. Тем более что тогда я еще не вполне понимал, за что именно. Я всего лишь исполнял свой долг. Согласно инструкции.
