Потом Энджи-старшая сидела в госпитале рядом с ее кроватью и, положив прохладную ладонь на пылающий лоб, удерживала свою младшую тезку от падения в смерть. Они даже спорили тогда на эту тему. Младшая просила отпустить ее, потому что она устала бороться с болью и с этим ужасным, все убыстряющимся, как водоворот, головокружением. Но старшая не соглашалась и, прилепив ладонь ко лбу, крепко держала ее над бездной, клубящейся желанным покоем. Затем, когда Энджи пошла на поправку, и позднее, в Бирмингеме, они встречались реже, хотя по-прежнему оставались подружками. Забавно, что со временем пришлось поменяться ролями: нынешняя Энджи сначала сравнялась с прежней по возрасту, а затем стала старше. Конечно, этот факт не мог не повлиять на их взаимоотношения: отныне обязанности старшей сестры автоматически перешли от одной к другой. Теперь Энджи, ставшая университетской дамой, ученым доктором, нередко позволяла себе покровительственные нотки в разговоре со своей восемнадцатилетней бабкой.
Деда Габриэля она представляла себе плохо — только по описаниям Тетки, которая тоже видела его всего лишь один раз, да и то мельком. Наверное, поэтому он если и присутствовал, то незримо, к примеру, когда Энджи-прежняя обращалась к нему, невидимому, в самый разгар своей беседы с внучкой. Но это в конце концов было не столь важно. Главное заключалось в том, что он тоже находился рядом, вместе со всеми, в этом раскрашенном в миротворческие цвета джипе, видимо, похожем на тот, который подобрал в свое время ее, голую и бесчувственную, выброшенную в мерзлую грязь придорожной канавы, подобно использованному презервативу.
Джип увез ее отсюда, на джипе она возвращается назад, замыкая круг. Отсюда бежал ее дед Габриэль, недобитый палачами, — ныне он возвращается к тем же расстрельным рвам с оружием в руках. Здесь мерзит, здесь поганит землю гадкое крысиное гнездо, логово смерти, вскормившее убийц ее семьи — сюда теперь явилась ее семья, чтобы раз и навсегда вытравить, извести подлую заразу. И в неизбежности этого возвращения, в неумолимости расплаты, в глубинной неразрывности этих мощных и неуязвимых, неподвластных даже самой смерти связей, была такая ясная и стройная логика, что у Энджи ни на секунду не возникало и тени сомнения в правильности того, что она совершает.
Эта логика была божественной, не иначе: ну разве кто-нибудь, кроме Бога, способен так точно, так справедливо замкнуть все линии и события? Она всегда верила, что так и произойдет — ведь иначе все это бытие, вся эта вселенная просто утрачивали малейшее подобие смысла. Это должно было получиться как бы само собой, даже если бы она, Энджи, не ударила палец о палец. И разве не случилось все именно так, само собой? Глупый Саша смеялся над нею, над тем, что она собирается разрушить укрепленный военный лагерь, а сама даже никогда не держала в руках автомата. Ну и что? Теперь она держит в руках нечто намного более сильное, чем автомат: двоих людей, для которых разрушение является профессией. И в этом нет никакого чуда, просто линии сошлись в нужной точке в нужное время — сошлись потому, что не могли не сойтись.
Взять хоть этого Берла. Она, дурочка, тоже хороша — выгнала его с первого раза, не поняла, с кем имеет дело. А может быть, все, наоборот, шло по некоему заранее начертанному плану, и иначе не удалось бы его уговорить, пристегнуть к упряжке, усадить рядом с собою в этот прыгающий по кочкам джип. Действительно, был ведь момент, когда она уже почти отчаялась, когда он уже взялся за ручку двери, даже открыл, даже ступил за порог, когда он уже уходил вопреки той, главной логике, нарушая те, основные правила игры. Энджи до сих пор не понимала, отчего он вдруг передумал. Ну и ладно, не все обязательно понимать. Да и не важно это — почему. Видимо, просто в этот момент невидимые колесики повернулись в нужном направлении, сведя вместе нужные линии — клик! — и все, сцепление, да такое, что крепче не бывает.
Энджи с улыбкой посмотрела на сумрачную Берлову физиономию.
— Чем ты так довольна? — буркнул он, заметив ее взгляд. — Что сейчас начнем убивать? Чужим смертям радуешься? А еще Анджелой именуешься, ангелом. Какой же ты после этого ангел?
Она счастливо рассмеялась:
— Ангел смерти! Слыхал? Бывают и такие…
— Бывает и хуже, — мрачно подтвердил Берл. — Но реже… Помнишь, о чем мы договорились? Повтори.
— Держаться вплотную к тебе. Не задавать вопросов. Немедленно выполнять любую команду. Последняя команда отменяет все предыдущие и действует, пока не поступит следующая.
— Или?.. — напомнил Берл.
— Или — что?
— Пока не поступит следующая или…
— А! — вспомнила она. — Пока не поступит следующая, или пока тебя не убьют. Твоя смерть отменяет все твои команды.
— Ну слава Богу, — вздохнул Берл. — Вот уж не думал, что ангелы смерти настолько бестолковы, что не могут запомнить четыре простых правила.
Он пребывал в исключительно дурном расположении духа и даже не пытался этого скрывать. Излучаемого со стороны Энджи счастья с избытком хватало не только на них обоих, но и на Сашу с Колей, переваливающихся с кочки на кочку впереди, в сашиной тойоте с опознавательными знаками прессы на дверцах и на капоте. Ехали проселочными дорогами, во избежание преждевременной встречи с патрулями. Сейчас они находились на разбитом лесном проселке, ведущем к тому месту, где Берл тысячу лет назад спрятал чемоданы с винтовкой и боеприпасами. Легковушку предполагалось оставить там и дальше двигаться вчетвером на джипе в сторону крушицкой грунтовки.
Все правильно, все складно, намного складнее и разумнее его давешнего одиночного рейда, который иначе как безумием и не назовешь. Не то чтобы сейчас не было никакого риска: все-таки они выходили вдвоем против многих. Но на этот раз предстояло действовать с прикрытием, не отягощая себя выбором конкретных целей, не заботясь о том, что кто-нибудь сбежит. Набежать, нашуметь, наломать как можно больше дров, сжечь что сгорит, уложить всех, кто под руку попадется, и надеяться, что все это в совокупности успокоит неутоленную жажду мщения одной сумасшедшей фурии, возомнившей себя Ангелом Смерти. Эта бессмысленная расплывчатость цели возмущала Берла больше всего, несмотря на наличие четкого и логичного плана действий. Три дня назад все обстояло ровно наоборот: ясность и оправданность цели при слепой, рассчитанной на авось, атаке. Тогдашняя святая цель оправдывала негодные средства. Но как можно оправдать отсутствие цели, слепую стрельбу по площадям, хаотическое уничтожение, превращающее войну в убийство?
Никак. По всему выходило, что, согласившись на это безумие, Берл совершает серьезный проступок, даже преступление против этического кода той невидимой армии, солдатом которой он себя числил. Он бы, конечно, в жизни не согласился, когда бы не оказалось, что Энджи — внучка Габриэля Кагана, а не просто местная сумасшедшая, на выкрутасы которой не следует обращать внимания, при всем уважении к ее несомненным достоинством в постели или даже учитывая пережитую ею трагедию. Но — внучка Кагана?.. — Это открытие потрясло Берла. Он никогда не воспринимал Старшего Мудреца как обычного человека с личными слабостями и личным прошлым.
