— Что-что? — Вадик недоуменно заморгал глазами. — Что вы делаете с газетами?
— То ебую!
— Он требует газет, — пояснил Веня, окончательно входя в роль переводчика. — Ты разве не помнишь? В кино он всегда в первую очередь требовал газет. Все сходится.
Вадик послушно снял трубку селектора.
— Алло! Шестой? Мне нужны газеты. Да уж конечно свежие, а не под обои клеить! А мне плевать, что в море. Пошли на берег вертушку. Срочно! Какие газеты?.. Веня, какие газеты?
— Все! — прокричал коротышка, опережая Веню. — Все, что будут. И жуй налом.
— Шестой, слышал? Все газеты, что будут и… гм… жвачку за наличные!
— Какую жвачку, Вадик? — вмешался Веня. — Он сказал «и журналы».
— Шестой! Жвачки не надо! Бери только газеты и журналы, но все. Повтори!.. Выполнять! — Вадик положил трубку и перевел дыхание.
Коротышка, прищурившись, смотрел на него, перекачиваясь с пятки на носок. На лице его играла недобрая улыбка.
— А вы, значит, капиталист. Из сочувствующих. Таких всегда много находится впи иуд пельмен!
— В период перемен… — перевел Веня в ответ на вопросительный вадиков взгляд.
— Мы потом все говно астеляем, — добавил лысый карлик и мелкими шажками отошел к иллюминатору.
Веня молчал.
— Веня! — умоляюще произнес Вадик. — Что он там с говном делать собирается? И зачем?
— Все равно расстреляем, — перевел Веня. — Хотя вариант с говном тоже подходит.
— Кого расстреляют?
— Тебя, кого же еще…
— А вас?
— Ишь, разбежался! — злорадно ухмыльнулся Витька. — О нас пока речи не идет. Мы попутчики из интеллигенции.
— Вот-вот! — откликнулся коротышка, энергично грозя пальцем. — Именно так, батенька: попутчики. Поедатели!
— Поедатели чего? — не понял Витька.
— Поедатели человечества, батенька! Ебуче-кистянского человечества!
Вадик беспомощно всплеснул руками.
— Веня? Ну что ты молчишь? Переводи! Вроде как, человечество мы сегодня не поедали.
— Да не «поедатели», а «предатели», — неохотно произнес Веня. — Предатели рабоче-крестьянского человечества.
— Да-с, батенька! — подтвердил коротышка. — Именно так-с!
В кают-компании повисло молчание. Вадик растерянно покачивал головой, Веня угрюмо смотрел в стену, Вовочка по-прежнему пребывал в глубоком столбняке. Он единственный еще не вымолвил ни слова с момента чудесного воскрешения вождя мирового пролетариата. И снова Витька очухался первым: ученые вообще редко чему удивляются дольше простых смертных. В особенности, когда есть чего выпить. Позвякивая горлышком бутылки о стекло стакана, Витька налил себе сто пятьдесят грамм, выпил залпом, постоял, прислушиваясь к внутренним ощущениям и налил еще сто.
— Владимир Ильич, — сказал он, передавая стакан коротышке. — Меня всегда интересовало… все эти капиталисты из сочувствующих… Морозов, Третьяков, Рябушинский… Они что, совсем-совсем не подозревали о своей будущей участи, когда вам деньги давали? Неужели ничего не понимали?
Воскресший осторожно принял стакан и понюхал.
— Да пейте, не отравлено! — заверил его Витька. — Я же специально из той же бутылки и в свой стакан налил, знал, что не поверите. Так что про Морозова-то?
Коротышка осушил стакан. Пил он мелкими глотками, далеко отставив мизинчик. Закусывать не стал, а склонил голову набок и замер, будто сопровождая водку на ее коротком пути изо рта в душу, как это делают очень опытные выпивохи, сильно соскучившиеся по процессу.
— Пью восходно! — он оглядел собравшихся повлажневшими глазами. — Зачем запищали?
— «Восходно» — это с утра, что ли? — переспросил Вадик, обрадовавшись наличию хоть каких-то сходных интересов. — Я тоже. Пью и восходно, и закатно.
— Да не так, Вадя, — с досадой оборвал его Веня-переводчик. — Что ты, я не знаю… Тоже мне, нашел родственную душу… Он сказал: «Превосходно! Зачем запрещали?»
— Да-с… в последние годы мне запищали пить… — коротышка протянул Витьке стакан. — Из той же бутылочки, пожалуйста, будьте ласковы. Да-с… Что же касается упомянутых вами субъектов, то отчего же не понимали? Понимали, да еще как. Мы им все объясняли, в деталях — вот как я нашему хлебосольному хозяину. Ничего не ска и вали.
— Не скрывали… — перевел Веня.
— Тогда почему?
Коротышка снова выпил, повторив ритуал с точностью до мизинчика, но на этот раз закусил, не удержался.
— Почему, почему… — жевал он громко, чавкая и причмокивая. — Плохо же вы понимаете человеческую психологию, батенька. Пожалуйста, из той же бутылочки. Знали бы вы, сколько людей аж даются для смет и…
— Рождаются для смерти… — перевел Веня.
— …и потом всю свою жизнь умоляют, чтобы кто-нибудь согласился их повесить. Таких много, нужно их только отыскать. Леня Каасин был большим специалистом в этой области. Капиталисты буквально стояли к нему воче едисве евкой.
— В очереди с веревкой… — перевел Веня.
Витька решительно поставил стакан и повернулся к Вадику.
— Слышь, Вадя… — сказал он с расстановкой. — А может, просто выбросим этого набальзамированного косноязычного хряка за борт? Тут рыбы неизбалованные, съедят и такое. Или ты тоже намерен умолять, чтобы тебя повесили?
Коротышка поперхнулся и закашлялся. Он явно не ожидал такого развития событий. Вадик радостно хлопнул в ладоши.
— Точно, Витек! А я, дурак, сижу себе, думаю, как же теперь… ну ты голова! Расстреливать он меня вздумал… видали? Да я тебя, замухрышка хренов… Эй, кто там!
Он повернулся к двери и защелкал пальцами, призывая к себе верных крепышей. Но тут в углу пробудился наконец от летаргического сна и вскочил на ноги Владимир Ильич Вознесенский.
— Стоять! — заорал он. — Да вы что? Да кто вы такие? На кого хвост поднимаете, мать вашу?! Молчать!
Вовочка стоял посередине кают-компании, широко расставив трясущиеся руки, как будто пытаясь защитить что-то незащитимо огромное. Он был в сильнейшем волнении, губы его дрожали.
— Ребята, — Вовочкин голос сорвался, перешел на шепот. — Ребята, дайте ему шанс, ну что вам стоит? Ну, я вас очень прошу… бывает ведь так, что похож человек на мудака, а потом оказывается совсем-совсем другим… разве с вами так не бывало?
Все молчали. Вовочка всплеснул руками и снова закричал:
— Дайте ему хотя бы газеты прочитать! Он разберется! Вот увидите! Вадька! Это же мой подарок, вы же сами говорили, что мне и решать! Было или нет? А теперь за борт, да? За борт, да? Витька! Ты ведь сам говорил, что мы в ответе за тех, кого приручаем.
— Это не я, — пожал плечами Витька. — Это великий гуманист. А великим гуманистам верить нельзя. Они вруны, каких мало.
