Но и у таамире, куда его, наконец, сбагрили, легче не стало. Как был чужим, так и остался. Кто станет доверять выродку, вскормленному племенем рашайда? Что он в жизни видел, кроме своих вонючих шатров? Сами-то таамире уже давно большей частью оседлые, живут в домах, в деревнях, а то и в богатом Бейт-Лехеме — щиплют за упругие ягодицы тамошних беззащитных христианочек, собирают дань с жирных ювелиров, блюдут порядок в тонком деле торговли травкой, постреливают по ночам, чтоб все знали, кто тут хозяин… Разве пристроишь в такое деликатное место дикого мальчишку-рашайда? Но и возвращать нельзя — все же, как ни крути, а своя кровь, так просто не выбросишь.
Подумали, подумали, да и отослали Наджеда подальше с глаз долой, в пустыню, коз пасти, к тем нескольким таамирским родам, что еще сидят в шатрах невдалеке от автострады, спускающейся из Иерусалима к мертвому соленому морю. А он и рад — с козами-то не в пример легче, чем с людьми. Коза — не человек, слушает внимательно. Склонит эдак голову набок, уставится умными янтарными глазами и слушает, слушает, размеренно двигая челюстями, как будто переспрашивая: «что-что?..» «что-что?..» Ну как с такой не поговорить?
Таамирские сверстники Наджеда сначала не жаловали, к себе не подпускали, побаивались недоброй рашайдовской славы. Но у совместной работы свои правила, костер один и стадо одно: волей-неволей сошлись поближе. Как-то зимой, когда гнали коз по узкому вади к востоку от Хирбет Абу-Табак, один из парней сказал Наджеду, указывая на небольшую скалу, нависшую, как клюв, над отвесным сорокаметровым обрывом:
— Видишь? Это «Нос Сатаны».
Ну и что? Нос так нос… мало ли камней в пустыне? Наджед тут же и забыл бы об этом дурацком носе — да уж больно странно повели себя остальные подростки: зашикали на говорившего, замахали руками, зашептали заветные, отводящие беду заговоры, будто и впрямь сатана уставился на них недобрым своим змеиным глазом. Ну как тут было не расспросить?
Пастухи сначала отказывались, но Наджед видел, что на самом деле их прямо-таки распирает от желания рассказать, выплеснуть, поделиться с новичком тяжелой ношей своего страха и таким образом разделить его на большее количество носильщиков — а вдруг каждому по отдельности станет легче? В итоге они решились, сели в кружок, сдвинули головы, чтобы не подслушали удивленные козы и, перебивая друг друга, свистящим шепотом поведали Наджеду о страшной пещере, прячущейся под каменным клювом, с узким, как тонкогубый рот, щелевидным входом и смертью, таящейся внутри. Она не сразу видна, эта смерть; говорят даже, что некоторые смельчаки ухитрялись войти в пещеру и выбраться из нее живыми, но ни один из них не прожил после этого больше одного дня. Не иначе, как проклято это сатанинское место… издавна таамире обходят его стороной…
Наджед слушал недоверчиво. У себя в рашайда он привык жить накоротке с пустыней, находил парней из племени таамире излишне изнеженными и немного презирал их за это.
— Глупости, — фыркнул он, выслушав рассказ. — Джинны не трогают своих. Ты можешь плясать у него под носом и ничего не будет, если, конечно, не станешь наступать ему на ноги или дергать за бороду.
— Тише! — парни испуганно переглянулись. — Говорят тебе, никто туда не ходит и чужим не рассказывает. Закон…
— Закон! — перебил Наджед. Все-таки, он как был, так и остался диким бедуином из племени рашайда, для которых, как известно, закон не писан. — Ерунда это, а не закон. Хотите, я вот прямо сейчас заберусь туда? Хотите?
Не дожидаясь ответа, он побежал к скале. Сначала парни просто потрясенно смотрели, как он начал ловко карабкаться по стене, но потом вышли из оцепенения, и один, самый старший, даже бросился вслед за Наджедом — остановить его, пока не наделал дел, не навлек беды на все племя. Но где ему было угнаться за проклятым рашайда; он еще не преодолел и половины пути, а Наджед уже висел, держась неизвестно за что, издевательски смеясь и раскачиваясь, как насморочная капля, прямо под Носом Сатаны. Вот он подтянулся, закинул ногу на едва различимый уступ… и исчез.
Пастухи ахнули. Старший поднялся еще немного и остановился на полпути, не зная, как быть дальше. Он-то видел, что Наджед никуда не исчез, а всего-лишь заполз в узкую щель, заметную только сблизи. Это, скорее всего, и был вход в пещеру. Лезть туда таамире не собирался ни при каких обстоятельствах. Но и спускаться несолоно хлебавши не хотелось. Он решил подождать и оказался прав. Голова Наджеда высунулась из щели менее чем через минуту. Он улыбался. Он орал во все горло.
— Никакого сатаны! — орал он. — Зато дерьма по колено!
Ну погоди, — подумал старший. — Уж мы тебе сейчас так накостыляем, что ты, гад, точно сатану узреешь…
— Спускайся! — прокричал он вслух.
— Сейчас!
Наджед стал спускаться, так же ловко, как и карабкался до этого вверх. Он был неимоверно горд собой: еще бы!.. так утереть нос этим трусливым придуркам! Будет о чем рассказать козам! Он поравнялся с парнем, поджидающим его на узенькой скальной полке и сунул ему под нос ладонь, перепачканную пометом летучих мышей.
— Вот твой сатана! Одно дерьмо, да и только…
Наджед осекся. Не ожидавший его движения неуклюжий таамире сначала отшатнулся, затем покачнулся, хватая руками воздух, нелепо взмахнул ногой и с криком полетел вниз, к быстрой бедуинской смерти.
— Сатана! — выдохнул один из пастухов на склоне напротив. — Его убил Сатана.
— Какой Сатана? — гневно возразил второй. — Его столкнул этот рашайда! Я сам видел! Проклятый убийца, сын убийцы!
Первый удар посохом обрушился на голову Наджеда уже тогда, когда он, спустившись вниз, отчаянно тряс обеими руками мертвое тело, тщетно пытаясь вернуть его к жизни.
Суд состоялся через несколько дней. Друзья-пастухи в один голос обвиняли Наджеда в предумышленном убийстве и готовы были поклясться в этом. Наджед, со своей стороны, клялся, что и в мыслях не имел повредить товарищу. Как всегда в таких спорных случаях, на помощь призвали самый верный способ выявления истины: «лизание огня», бедуинский детектор лжи.
Процедура «лизания огня» проста. Берется чугунная сковородка, обычно применяемая для прожаривания кофейных зерен и хорошенько, до белого каления, разогревается на костре. Затем специальный судья трижды проводит по ней ладонью, дабы продемонстрировать собравшимся безвредность раскаленной поверхности для невиновного человека. Теперь наступает очередь подозреваемого. Сначала он возможно дальше высовывает язык, показывая всем его исходную розовую нетронутость, а потом, взяв сковороду, лижет ее три раза подряд.
Говорят, что есть такие, кто переносят эту пытку без звука, но, к несчастью, качеств Муция Сцеволы еще недостаточно для того, чтобы тебя признали невиновным. Сразу после «лизания огня» требуется тщательно прополоскать рот и вторично показать суду язык. Всякому ясно, что у действительно невиновного человека он окажется таким же розовым и чистым, как и до сковородки. В противоположность этому, волдыри и ожоги неопровержимо выдают лгуна и клятвопреступника.
