— Да. А ты, почему не пришел?
— Не смог. Матери стало плохо с сердцем. Пришлось делать впрыскивание.
— Не ври.
— Честное слово! Я бегал за врачом.
Свечников толкнул Даневича в угол, ухватил за рубаху на груди и, подтянув ее к самому горлу, так что снизу она вылезла из штанов, спросил:
— Это ты в меня стрелял?
Тряхнул его и отпустил, увидев, что в коридор выходит Сикорский. Даневич бросился к нему:
— Иван Федорович, скажите, что вы у нас были вчера вечером!
— Да, — сказал Сикорский. — А в чем дело? Свечников молча прошел между ними и двинулся к выходу.
На лестнице пахло сбежавшим из чьей-то кастрюли молоком, пустынное фойе охранял фанерный гигант красноармеец с растянутым, как гармоника, зубастым ртом. Со штыка его винтовки гроздью свисали чучела колчаковских генералов: Пепеляев, Зиневич, Вержбицкий, Сахаров, Укко-Уговец.
Театральная площадь была залита солнцем, под ним уже выцвели афиши петроградской труппы. Романсеро Альгамбры, песни русских равнин.
Он отвязал Глобуса, сел в бричку, и когда из подъезда появился Сикорский, окликнул его:
— Иван Федорович! Подвезти вас?
— А вы куда?
— Не важно. Довезу, куда скажете.
— Мне на Вознесенскую.
— Прекрасно. Садитесь, — пригласил Свечников, берясь за вожжи.
При этом возникло непонятное и неприятное чувство, которое вот-вот, казалось, должно было дозреть до воспоминания о чем-то очень важном, но так и не дозрело, оставшись жить лишь в кончиках пальцев, пульсируя там вместе с кровью, мучительно-бессловесное, как забытый сон.
Выехали на Сибирскую, по ней двинулись вверх, в сторону Загородного сада.
— Случайно не знаете, — спросил Свечников, — откуда эти две строчки? Бабилоно, Бабилоно,алта диа доно!
— Знаю. Из «Поэмы Вавилонской башни» Печенега-Гайдовского.
— Того самого?
— Да, он пишет и стихи, и прозу. Плодовитый автор.
Глава тринадцатая
ГЛИНЯНАЯ ПТИЦА
22
Перед войной Свечников работал в Наркомвнешторге. В январе 1938 года ему позвонили на службу и вежливо, но настойчиво посоветовали выступить с речью на закрытии московского зсперанто-клуба «Салютон». Остальные столичные клубы к тому времени уже потихоньку закрылись, последователи доктора Заменгофа были не в чести, и Свечников не очень-то распространялся о своем прошлом, но там, где о людях его ранга положено было знать все, знали и об этом. Отказаться было нельзя, однако принародно бить себя в грудь, каяться и посыпать голову пеплом, как поступали многие, тоже не следовало. Такие люди исчезали сразу после покаяния, и тем скорее, чем оно было более искренним.
Собрались в доме культуры кожевенной фабрики. От имени старых эсперантистов Свечников по бумаге прочел свою речь, жестоко отредактированную женой. Смысл ее сводился к тому, что со времен революции отношение партии к международному языку никаких изменений не претерпело, и если раньше эсперанто-клубы поддерживались, а теперь закрываются, значит, изменились они сами, а не партийная линия, которая в течение этих двадцати лет всегда была одна и та же. Просто нужно иметь мужество это признать.
Последние могикане эспер-движения сидели тихо как мыши, лишь в первом ряду немолодая полная женщина плакала, прикрыв лицо платком. Потом она подняла голову, и Свечников узнал Иду Лазаревну. Когда он, закончив, спустился в зал, ее там уже не было.
— Мы взяли шефство над ее могилой, — похвалилась Майя Антоновна, принимая папку с воспоминаниями о ней.
Как было условлено, без пяти шесть они встретились в школьном вестибюле.
— Ее похоронили на Егошихинском кладбище? — спросил Свечников.
— Ну что вы! Там уже лет пятнадцать никого не хоронят.
— А где теперь хоронят?
— У нас есть два больших новых кладбища, — помогая ему раздеться, ответила Майя Антоновна с той же интонацией, с какой вчера говорила об открытии самого большого на Урале автомобильного моста через Каму, — Северное и Южное. Иду Лазаревну похоронили на Южном. Оно лучше.
— Чем?
— Ближе… Идемте, нас ждут.
Роман «Рука Судьбы, или Смерть зеленым!» Свечников прочел на эсперанто еще зимой, половину не понял, но и половины хватило, чтобы оценить это произведение по достоинству. В нем рассказывалось, как крайне правые националисты из разных стран, в том числе недобитые русские черносотенцы, решили временно забыть о своих разногласиях во имя борьбы с общим врагом и объединились в тайную международную организацию под названием Рука Судьбы. Их целью стало физическое истребление всех эсперантистов, которых они называли зелеными. Победить врага словом, в честной дискуссии, заговорщики не рассчитывали. Поначалу, правда, они надеялись разложить эспер-движение изнутри, прибегнув к услугам своих платных наймитов — сторонников идо и нею, но ставка на раскольников не оправдала себя, простые эсперантисты с презрением отвернулись от них и остались верны заветам доктора Заменгофа, изложенным в «Фундаменте де эсперанто». Тогда, трезво сознавая, что их реакционные идеи бессильны противостоять получившим всемирное признание прогрессивным идеям эсперантизма, заговорщики прибегли к оружию слабых — террору. Они выслеживали самых верных учеников Ла Майстро, убивали их, отсекали у трупа кисть правой руки, а затем, собравшись ночью в заброшенной часовне на кладбище, покрывали церковный аналой куском черного бархата, возлагали на него отрубленную руку очередной жертвы и совершали над ней свои мрачные ритуалы, торжественно обещая друг другу не останавливаться на достигнутом.
В литературе Свечников немного разбирался и цену этой галиматье знал, но считал, что в данный момент есть вещи поважнее, чем хороший вкус. Именно такая книга могла привлечь к эсперанто внимание широких народных масс. Это понимали не все, тем не менее, удалось добиться, чтобы правление клуба через губисполком выделило средства для ее издания на русском языке и на гонорар переводчику. Перевести роман с эсперанто взялся Сикорский, почему-то вечно нуждавшийся в деньгах. Ему Свечников и отдал свой экземпляр с пометами на полях. Отчеркнуты были те места, которые доказывали притягательность этой книги для читателей.
Например, такое:
Отмытая от крови девичья кисть покоилась на покрывавшем аналой черном бархате, вокруг стояли люди в черном. Сергей видел их, припав одним глазом к замочной скважине. Это были те, кто убил Андрея и Анну и угрожал смертью ему самому. Высокий мужчина с бородкой что-то говорил, но настолько тихо, что как ни старался Сергей уловить хотя бы смысл его речи, все было напрасно. К тому же над полуразрушенным куполом часовни громко кричала ночная птица, заглушая доносившиеся изнутри звуки, а спугнуть ее Сергей не решался. До его слуха доносились лишь два слова: «Смерть зеленым!» Их время от времени хором повторяли участники сборища…
