— Тем лучше, — улыбнулся Иван Дмитриевич. — Хотя политическими делами я не занимаюсь, в определенных сферах прислушиваются к моему скромному мнению. Прежде чем пустить донос по инстанциям, я мог бы сопроводить его запиской о том, что интригу против неаполитанского посла вы затеяли не из корысти, а из сочувствия к Гарибальди.
— И что вы за это возьмете?
— Имя женщины, которая той ночью была с вами в «Аркадии».
Панчулидзев заметно встревожился:
— Подозреваете ее в убийстве этого Куколева?
— Вы с ним были знакомы?
— Нет-нет!
— Откуда же вам известно его имя?
— Так, слышал.
— А ваша любовница? Она знала покойного?
— Если это допрос, — сказал Панчулидзев, — то заявляю, что я не юноша. Какую бы страсть ни возбуждала во мне женщина, бессонные ночи уже не для меня. Время от времени я засыпал и не мог видеть, выходила она из номера ночью или нет. Что касается ее имени…
— Не нужно, — остановил его Иван Дмитриевич, — обойдемся без имени. Я знаю, кто она такая.
Гайпель ждал в пролетке и, едва отъехали, спросил:
— Ну что, он убийца? Панчулидзев?
— Нет, — покачал головой Иван Дмитриевич.
— Его пассия?
— Может быть. Еще не знаю.
— Он вам назвал ее имя?
— Я его и так знаю, но тебе не скажу.
— Почему?
— А если она не виновна? Давай-ка не станем лишний раз трепать имя женщины, которая, возможно, вовсе тут ни при чем.
Гайпель замолчал, потом вдруг рассмеялся:
— Совсем забыл вам сказать! Дядя-то ведь все выболтал.
— Какой еще дядя?—не сразу сообразил Иван Дмитриевич, о ком речь.
— Муж тетки, у графа Шувалова в канцелярии служит. Вы посоветовали мне действовать через тетку, и тетка у него все выведала насчет этой великой княгини. Оказалось, чушь собачья!
— Как так?
— Просто эта княгиня повадилась одна, без компаньонок, и на извозчике ездить в магазин Флери, сама себе покупает всякие пряжки, подвязки, застежки, заколки и все такое прочее. Надоело ей по прейскуранту из Парижа выписывать. Экономит, видите ли. А где магазин Флери находится, вам напомнить?
— Не надо.
Магазин этот располагался в аккурат напротив «Аркадии», дверь в дверь. Только улицу перейти.
— А тут нате вам, убийство! — продолжал Гайпель. — Видать, Петру Андреевичу Шувалову сверху кто-то бо-ольшое внушение сделал: куда, мол, смотрят ваши люди? Под угрозу поставлена безопасность члена августейшей семьи! Граф Шувалов нашим начальничкам хвосты накрутил, они и забегали. Так что наплюйте и выкиньте из головы.
«Ну, брат, постой, я тебе отплачу! — подумал Иван Дмитриевич о Шитковском. — Будет тебе праздник, и попляшешь, и попоешь своим голосом!»
3
В седьмом часу вечера Иван Дмитриевич, окруженный заботами жены, лежал в супружеской постели на свежих благоухающих простынях и готовился уснуть, чтобы не просыпаться уже до утра. Ломило затылок, бессонная ночь давала о себе знать. Жена сидела рядом. По ее глазам Иван Дмитриевич видел, что она хочет того, чего он сам хотел от нее все эти дни, а теперь как-то перехотелось. Она раздвинула отвороты халата на груди:
— Смотри, Ваня, какая у меня рубашечка! Новенькая…
Он протянул руку, потрогал в том месте, где предлагалось, но ничего не почувствовал — ни волнения, ни нежности. Слишком устал.
— Подожди, — жарким шепотом попросила жена. — Сначала скажи мне что-нибудь.
— Что?
— Что-нибудь постороннее. Будто ты сейчас о другом думаешь.
— А я, по-твоему, о чем думаю?
— Уж я знаю о чем, — сказала она, поднимаясь и подходя к двери, чтобы накинуть крючок, но не успела: на пороге стоял Ванечка.
Он какой-то странной походкой вошел в спальню, остановился в двух шагах от кровати и угрожающе произнес:
— Вы, папенька, говорили, что лгать нехорошо, красть нехорошо.
— Разве не так? — удивился Иван Дмитриевич.
— А вы сами, — звонким от преодоленного страха голосишком объявил Ванечка, — вор и лгун!
Бац! Жена влепила ему по затылку.
Он пошатнулся, но не заплакал и выкрикнул еще звонче:
— Вор! Лгун!
— Погоди-погоди! Что случилось?
Ванечка вытянул вперед кулачок, развел пальцы.
— Моя штучка… Я ее сам в лесу нашел, а вы у меня украли, и я не мог без нее спать. Вчера украли, а сегодня отдали и еще отнять хотели, будто она не моя.
— Это другая. Такая же, но другая, понимаешь?
— Нет, моя, — упирался сын.
— Ты, брат, мне такие страшные обвинения предъявил, — терпеливо сказал Иван Дмитриевич, — что изволь представить доказательства.
— Я на ней вчера гвоздиком нацарапал, что моя.
— Ну-ка, ну-ка…
Когда сын удалился с гордо поднятой головой, как парламентер, принявший вражескую капитуляцию, Иван Дмитриевич в блаженном изнеможении откинулся на подушку. Теперь он понимал многое, почти все и готов был во всеоружии встретить завтрашний день.
Жена воровато заперла за Ванечкой дверь спальни, вернулась, на ходу расстегивая свои крючочки, склонилась над постелью. Иван Дмитриевич еще успел увидеть, как новенькая рубашечка нагрузла ее грудями, потом в голове зазвенело, закружились перед глазами Каллисто с Аркадом и Ликаоном, великая княгиня, аббат Бонвиль, масоны, волки, медведи, Жулька с красным зонтиком, понеслись и пропали в подступающей тьме.
— Ваня! — позвала жена.
Он спал.
Глава 16
ПОМИНКИ: ГОСТИ РАССАЖИВАЮТСЯ
1
Иван Дмитриевич с женой присутствовали и на отпевании в церкви, и на кладбище, и, когда гроб опускали в могилу, он думал о Марфе Никитичне. В эти минуты она в счастливом неведении плыла вдоль нищих, затянутых рыбачьими сетями чухонских островов. Дальше — Неметчина, Франция, Шпанское королевство. Вспомнит ли мать о сыне, глядя, как за белыми скалами Гибралтара сияет средиземноморская синева? Услышит ли в крике чаек его голос? Уже шли обратно к воротам кладбища, как вдруг Шарлотта Генриховна, оттолкнув своих провожатых, поддерживавших ее под руки, бросилась к племянницам, обняла их, крепко притиснула к себе и друг к другу, крича:
— Катюша! Лизанька! Обещайте, что, если я умру, вы будете любить Олюшку!
За деревьями горели костры. Там жгли палую листву, дым таял в безоблачном небе.
