— Вам и это известно? Воистину, не дом, а змеиное гнездо.
Шарлотта Генриховна вышла и вскоре вернулась, неся в руке конверт, запечатанный тремя красными гербовыми печатями.
— Можете убедиться. Дальше разговоров с соседями дело не пошло, завещание осталось прежним.
— Оно будет вскрыто по обнаружении тела Марфы Никитичны, — пояснил Нейгардт, — или по истечении срока, установленного законом для тех случаев, когда человек пропадает без вести.
— Я, господин Путилин, позвала вас для того, чтобы вы не утруждали себя напрасными поисками убийцы моего мужа. Но вы должны будете подать рапорт о том, что не сумели найти преступника. О самолюбии вам придется забыть. Помните, вы целовали крест.
Ребром ладони она пристукнула по ребру столешницы, подводя итог разговору. Оба, старый друг и вдова, смотрели куда-то вбок, в пространство. Напряженное молчание воцарилось в гостиной, как бывает, когда из троих присутствующих двое хотят остаться наедине. Ивану Дмитриевичу ясно давали понять, что аудиенция окончена. Он, однако, не двинулся с места, продолжая плести косичку из бахромы на скатерти. Бакенбардами Иван Дмитриевич в то время еще не обзавелся.
Справа от Шарлотты Генриховны висел портрет ее покойного свекра на фоне Иерусалима, слева — литография с чертями, волокущими в подпол голого пьяницу, и акварель Рябинина. Указывая на нее, Иван Дмитриевич спросил:
— Кто художник, знаете?
— Нет. Этот рисунок подарил Яше какой-то приятель. Возможно, он сам и нарисовал.
— Имя приятеля не скажете?
— Знала бы, так сказала бы сразу. Вас что-то смущает в этой акварели?
— Странный сюжет. Не понимаю, в чем тут смысл.
— Ничего странного, все очень просто. Рыцарь олицетворяет прошлое человечества, господин в котелке — настоящее, и сравнение не в пользу последнего. Он, как вы видите, с трудом выдерживает рукопожатие собственного предка. Это аллегория. Подразумевается встреча не людей как таковых, а двух культур. В общем, смысл тот, что наша современная культура находится в упадке и не может соперничать с культурой прошлого.
— Вы это сами все поняли или муж вам объяснил?
— Да, муж.
— А не кажется ли вам, — осторожно спросил Иван Дмитриевич, — что этот господин похож на Якова Семеновича?
— Вы правы, — кивнула вдова, — некоторое сходство имеется, хотя прежде всего в одежде. У Яши есть такое пальто. Котелок, правда, не совсем такой.
— И такое впечатление, будто у этого, который олицетворяет современную культуру, одна нога немного короче другой, — высказал Иван Дмитриевич то, что ему самому лишь сейчас бросилось в глаза.
— Да, пожалуй.
— И вас не удивляет такое сходство?
— Ничуть. В отличие от большинства наших с вами современников мой муж был человек с духовными исканиями.
— В чем это выражалось?
— В том, например, что он никогда не ездил по железной дороге, не писал стальными перьями, не пил чаю. Вместо чая ему подавали кипяток с вареньем. Иными словами, он сохранил верность кое-каким традициям своих предков. Вот почему мой муж пусть с трудом, но все-таки выдерживает рукопожатие этого рыцаря. Другие и секунды бы не продержались.
— Это вам тоже он рассказал? — осведомился Иван Дмитриевич.
Ответа не последовало. Потеряв терпение, Шарлотта Генриховна решительно прошагала к двери, распахнула ее и крикнула в пустоту темного коридора:
— Евлампий! Проводи господина Путилина.
2
Дверь в гостиную захлопнулась, Иван Дмитриевич остался в коридоре один. Вокруг никого, Евлампий почему-то не откликнулся на зов хозяйки. Все комнаты закрыты, слабо мерцают медные дверные ручки.
В куколевской квартире Иван Дмитриевич уже бывал, дорогу помнил и самостоятельно двинулся по направлению к прихожей. Тишина, и не пахнет ничем таким, что говорило бы о покойнике в одной из этих комнат, — ни ладаном, ни кухней, где готовят поминальный стол. Вдруг потянуло запахом полыни. Он узнал этот запах: жена тоже на лето пересыпала сушеной полынью меховые вещи из гардероба, чтобы не поела моль. В конце коридора одна дверь была приоткрыта. Иван Дмитриевич приблизился, заглянул в щелку и увидел ростовое зеркало, незанавешенное, как следовало бы при покойнике в доме. Черная материя отброшена была на раму, в зеркале отражался Евлампий, облаченный в роскошную волчью доху. Он принимал царственные, по его лакейским понятиям, позы, откидывал полы то так, то этак, смотрел на себя через плечо, протяжно помахивал рукой, хмурил брови.
С минуту Иван Дмитриевич наблюдал за ним, затем толкнул дверь и вошел:
— Вон ты где! Барыня тебе кричала меня проводить.
— Сей момент, — отвечал Евлампий, одновременно пытаясь набросить завесу на зеркало и сбросить доху.
Он был смущен, но не очень.
— Обожди. Дай хоть поглядеть, каков ты есть в хозяйской шубе… Хорош!
Зимой в этой дохе щеголял Яков Семенович, смеялся при встречах: «По шубе зверя видать…» Волчий мех был свежий, неистертый, и пахло от него полынной степью при луне, вольным воровским простором. Само собой, моль и подступиться не смогла.
— Барин покойный вот бы сейчас порадовался, на тебя глядючи, — сказал Иван Дмитриевич.
— А чего? На продажу пойдет, кому-нибудь да донашивать.
— Никак откупить думаешь? Разбогател?
— Дороговато, конечно, встанет…
— Зато к лицу.
Евлампий снова приосанился.
— Одно худо, — предостерег Иван Дмитриевич, — станешь в такой шубе ходить, волчий зуб вырастет. Вот тут. — Он раскрыл рот и потыкал пальцем себе в верхнее небо.
— Шутки шутите? Нехорошо при покойнике, — сказал Евлампий, снимая доху.
Иван Дмитриевич тоже погляделся в зеркало:
— Сапоги бы почистить не мешало.
— Это можно. Только уж сами извольте, я не стану.
— А за пятак?
— Нет, не стану.
— За гривенник?
— Маловато будет.
На том торговля и прекратилась, Ивану Дмитриевичу не привыкать было самому наводить блеск на сапоги. Вышли в переднюю, Евлампий открыл замысловатый сундучок со щетками разного калибра, бархотками, тряпочками, баночками и ваксы, но этим и ограничился. Иван Дмитриевич начал выбирать себе подходящий снаряд. Хотелось найти щетку на длинной ручке, чтобы не гнуться в три погибели перед чужим лакеем. Среди прочих нашлась и такая. Он взялся за нее и вместе со щеткой вытянул прицепившийся к щетине моток веревки, счастливо упавший прямо под ноги. Иван Дмитриевич поддел его носком сапога. Хотел забросить обратно в сундучок, но вдруг замер, балансируя, как цапля, на одной ноге. Вот так так! На свисавшем из мотка веревочном хвосте он заметил въевшиеся в волокна красно-бурые пятнышки. Ему не раз в жизни случалось видеть такие на самых различных предметах. Кроме как засохшей кровью, ничем иным они быть не могли.
