— Позвольте, вначале я отвечу на эти три вопроса, — остановил его Иван Дмитриевич. — Помните, Каменский говорил Тургеневу, что сюжет последней книжки о Путилове был ему кем-то подсказан?
— Да, и кем же?
— Роговым. Он видел, что фантазия Каменского истощилась, и решил ему помочь. Плодом их совместного творчества стала «Загадка медного дьявола». Не знаю, какова была доля каждого, но могу с уверенностью сказать, что Рогову принадлежали идея и портрет одного из персонажей. Он придал ему черты сходства с жандармским филером, который наблюдал за ним во время прошлогодних студенческих волнений. Этого же подлипалу Зейдлиц отправил шпионить за мной.
— А почему у него была такая физиономия?
— Геморрой, язва желудка. Мало ли! Я ответил на ваш первый вопрос? Теперь второй и третий. Тут посложнее. В общем, Рогов самостоятельно написал следующую повесть о Путилове, но скрыл от Зиночки, что отбивает заработок у ее дяди. Втайне от Каменского он показал свой опус Килину. Тому понравилось, и он купил рукопись, думая выпустить ее под тем же псевдонимом, что и все предыдущие. Повесть была написана от лица Путилова, отрывок из нее я нашел у Рогова в столе. Полный текст находился у Килина. Уже после гибели Каменского он отправил рукопись в набор, а одновременно под вымышленной фамилией телеграфировал в «Санкт-Петербургские ведомости» о будто бы найденной в дюнах мертвой обезьяне. Для Рогова этот новый поворот прежней рекламной кампании оказался роковым. Килин собирался предупредить его на поминках, но было уже поздно. Он не знал, что тремя днями раньше, чувствуя вину перед Каменским, который из-за него мог лишиться куска хлеба, Рогов отправился к нему домой, чтобы, видимо, честно во всем признаться. На звонок никто не ответил, он открыл дверь своим ключом, прошел в кабинет и увидел труп на полу. Верхний ящик стола был выдвинут, в глаза ему бросилось лежавшее там письмо Килина. По прочтении у Рогова появилась безумная, но по-своему логичная мысль: он подумал, что эти фанатики, созданные его фантазией, сумели материализоваться и теперь существуют в мире наподобие монгольских тулбо. В пользу этой гипотезы говорили и пометы на полях, ведь не узнать руку Каменского он не мог. Вероятно, поначалу у него еще были сомнения, но статья Зильберфарба укрепила эту догадку, а корреспонденция в «Санкт-Петербургских ведомостях» превратила ее в уверенность. В отчаянии Рогов бросился из окна, терзаемый совестью и страхом, что на нем лежит проклятие порождать все новое и новое зло. В общем, — закончил Иван Дмитриевич, — после признаний Килина я взял слово и рассказал присутствующим то, о чем вы слышали.
— А потом? — спросил Сафронов.
— Гайпель и Константинов сняли маски,
— А еще потом?
— Потом… Потом я словами нарисовал картину, которая то и дело вставала в тот вечер перед моим мысленным взором.
Он видел знакомую комнату с висящими на стенах изображениями чудовищных монгольских богов, заваленный бумагами стол с бутылкой вина посередине, двоих мужчин за столом. Тот, что помоложе, говорил другому. «Монголы уверены, что наш дьявол есть не кто иной, как докшит, один из Восьми Ужасных, скорее всего — Чжамсаран. Являясь чем-то вроде буддийского агента в христианском лагере, он, как сообщили моему отцу ламы в Урге, с помощью ренегатов изнутри разлагает „русскую веру“, чтобы воспрепятствовать ее распространению на восток».
«Евгений Николаевич просто неправильно понял своих информаторов, — возразил второй. — Они имели в виду, что дьявол есть не докшит, а христианский аналог докшита. Он точно так же защищает православие, как Восемь Ужасных — буддизм».
Изложив свое кредо в виде цитат из комментария Рогова к «Драгоценному зерцалу сокровенной мудрости», оба начали выражаться менее академично. Заметно стало, что они порядком навеселе. Особенно первый.
«Этот ваш Найдан-ван, — заявил он, — для того и крестился, чтобы продать душу дьяволу, то бишь Чжамсарану, и наверняка оговорил, что крещению подвергается исключительно его му-сунс. Она, как считается, умирает вместе с телом, а князь надеется, во-первых, обеспечить ей будущую жизнь, во-вторых— получить от Чжамсарана еще и какие-нибудь земные блага».
«Повторяю, — терпеливо ответил Довгайло, — монголы видят в дьяволе не Чжамсарана как такового, а подобного ему стража и хранителя православия. Крестившись, Найдан-ван уже, в сущности, отдал ему свою душу в обмен на самовар, умение читать топографическую карту, поблажки со стороны русского пограничного комиссара в Кяхте и прочая. Он не настолько глуп, чтобы надеяться дважды продать один и тот же товар одной и той же компании».
Каменский налил себе вина, выпил и сказал: «Предлагаю пари. Если Найдан-ван заключит с дьяволом договор и подпишет его кровью, вы должны будете признать правоту моего отца».
«Принимаю, — засмеялся Довгайло, — Дело за Мефистофелем».
«Это, Петр Францевич, я беру на себя. Я ведь немного знаю по-монгольски…»
— Решающую роль сыграла та помета на полях «Русского дипломата в стране золотых будд», — сказал Иван Дмитриевич. — Я как-то вдруг сразу обо всем догадался, когда увидел, что рядом с рассуждениями отца о Чжамсаране и демонах его свиты сын написал не два слова, как мне показалось вначале, а три. Не «Они есть!», а «Он и есть!» Имелось в виду, что для монголов дьявол и есть не кто иной, как Чжамсаран.
— Почему же вы раньше этого не увидели? — удивился Мжельский.
— Потому что союз «и» стоял почти вплотную к слову «он», и под впечатлением гибели Рогова я непроизвольно прочел эту надпись как повторение его предсмертной фразы. Даже «ер» на конце первого слова не отпечатался в сознании. Я увидел то, что в данный момент звучало у меня в памяти.
— Замечательно! Двое интеллигентов затевают сугубо научную, казалось бы, полемику, а в результате какая-то дичь, кровь, куча трупов. Все очень по-русски.
— Короче говоря, — подытожил Сафронов, — в ту ночь к Найдан-вану приходил сам Каменский, никакой мистики здесь нет.
— Почему? Есть, — не согласился Иван Дмитриевич. — Ведь он же был без маски с рогами, а его тень оказалась рогатой.
— А-а, вешалка.
— Вот именно, и необязательно даже, чтобы на ней что-то висело, как когда я демонстрировал этот эффект Зейдлицу. Свет мог падать под таким углом, что два из трех ее рогов совместились, и тень их поднялась над тенью Каменского, едва Найдан-ван открыл ему дверь. Разве не мистика, что так все совпало? Что эти призрачные рога увенчали голову человека, выдававшего себя за дьявола?
— А кто выиграл пари? — спросил Мжельский.
— Ну, раз у князя был порезан палец…
— Я имею в виду, Губин не помешал им составить договор?
— К несчастью, нет. Найдан-ван ждал гостя, знал свои требования и его условия, а письменные формальности не заняли много времени. Когда же Губин принялся ломать замок, Каменский схватил эту бумагу, выскочил в окно, захлопнул его снаружи и дал деру через забор. О том, что Найдан-ван убит, а не умер от сердечного приступа, он узнал позже.
