— Мой муж, — ответила оиа, — прекрасно сознавал меру таланта, отпущенного ему Богом. На этот счет у него не было иллюзий. Недавно, прочитав один из рассказов Тургенева, он признался мне, что без колебаний продал бы душу дьяволу за возможность написать хоть один такой рассказ.
Пока шли по коридору, она говорила, что да, по чисто литературным достоинствам повести о Путилове уступают другим произведениям Николая Евгеньевича, написанным в объективной манере, но что поделаешь? Жизнь есть жизнь, надо есть, пить, одеваться, платить за квартиру. Доход от этих книжек позволял ему подолгу работать над серьезными вещами, такими, например, как рассказы, вошедшие в книгу «На распутье».
— У меня она есть, — кивнул Иван Дмитриевич.
— Значит, можете сравнить.
— Но вот чего у вас точно нет, — уже в передней сказал Килин, вынимая из портфеля жалкую брошюру плебейской наружности. — Это его последняя повесть о вас, то есть о Путилове. Она только что вышла из печати и еще не поступила в продажу. Берите, я вам ее дарю.
Отказываться было неловко. Иван Дмитриевич принял подарок и с мгновенным отвращением прочел название: «Загадка медного дьявола».
На улице прямо напротив подъезда Каменских стояла извозчичья пролетка. Иван Дмитриевич уселся на сиденье, назвал адрес. Торговались недолго. В тот момент он ничего не заподозрил, но на следующий день вспомнил этого «ваньку» и задался вопросом: для чего, собственно, на ночь глядя понадобилось ему стоять в таком месте, где никаких седоков не предвидится?
На этот вопрос отвечала им же самим написанная «Инструкция по организации сыскной службы». Там, в частности, имелось пять пунктов, касающихся так называемого конного наблюдения:
«1. Конное наблюдение за подозреваемым или уличенным в совершении какого-либо преступления лицом, которого по тем или иным причинам нецелесообразно подвергать аресту, устанавливается в двух случаях: а) когда пешее наблюдение очень заметно; б) когда наблюдаемый постоянно перемещается по городу на лошадях.
2. Конное наблюдение производится через агента, переодетого извозчиком, для чего избирается агент более находчивый, знакомый с управлением лошадью, а также с правилами езды извозчиков и их обычаями. По костюму и по внешнему виду своего экипажа агент-извозчик ничем не должен отличаться от извозчиков-профессионалов.
3. Агент-извозчик должен понимать, что он прежде всего извозчик и обязан беспрекословно исполнять требования чинов наружной полиции, не вступая с ними в пререкания. Если такое требование наносит вред наблюдению, его все равно следует исполнить, а потом, незаметно от других извозчиков, поговорить с полицейским чином или старшим над ним, объявив свое действительное положение. Если таких переговоров можно избежать, не нанося особого ущерба делу, последнее предпочтительнее.
4. При появлении агента-извозчика вне места стоянки извозчиков-профессионалов он неизбежно обращает на себя внимание сторожей и дворников, которые гонят его прочь, чтобы «не гадили лошади». В этом случае все зависит от находчивости агента и его умения быстро «схватывать» тип дворника. Судя по типу, агент одному говорит, что выжидает доктора, приехавшего к больному; другому «по секрету» сообщает, что ждет барина, который находится у чужой жены и для поездок «по этому делу» всегда берет его, или рассказывает про такую же барыню; третьему предлагает угостить его «по-хорошему», чтобы не гнал с «выгодного места», и т.д. На вопросы публики агент-извозчик отвечает, что занят.
5. Как правило, агенту-извозчику не следует самому возить наблюдаемого, но иногда вечером, или в дождливую погоду, или если поблизости нет других извозчиков и агенту неудобно сказать, что он занят, это допускается. В таких случаях агент-извозчик торгуется с наблюдаемым, как обыкновенно извозчики торгуются с пассажирами».
7
Иван Дмитриевич вернулся за полночь, но жена не попрекнула его ни единым словом. Попив чаю, он отворил дверь спальни и замер, пораженный. Их скромное супружеское ложе, обычно застеленное едва ли не по-солдатски, сегодня убрано было с альковной пышностью. По всей кровати разбросаны разной величины и толщины подушечки, благоуханные простыни белеют под якобы небрежно откинутым покрывалом. К изголовью придвинут столик с букетом бумажных цветов, бутылкой вина, двумя бокалами и апельсинами в вазочке. Аромат курительной свечки смешивался с запахом духов, не хватало только балдахина с зеркалом внутри, как в борделях высшего разряда. Все было продумано, на всем лежала печать ожидающих его, Ивана Дмитриевича, запретных страстей и порочных, но изысканных наслаждений. В соответствии с этим планом натоплено было как в сорокаградусный мороз, чтобы резвиться нагишом, в блаженном поту, намертво слипаясь телами друг с другом.
Жена с удовлетворением озирала дело рук своих. Надо думать, она рук не покладала, превращая их уютную спаленку в это капище разврата. Новенький капотик неожиданно распахнулся и кружевным ворохом невесомо упал к ее ногам. Она вышла из него, как Венера из пены морской. Иван Дмитриевич обомлел. По идее под капотиком не должно было быть совсем ничего, но, видимо пораскинув умом, жена внесла исправления в первоначальный замысел. Теперь на ней, матушке, не было ничего, кроме черных шелковых чулок с какими-то необычайно пышными и фигуристыми подвязками, составлявшими, как он понял, главную сенсацию ее туалета.
Перехватив его неодобрительный взгляд, жена потянулась было за капотиком, чтобы прикрыть свои никому, оказывается, не нужные прелести, но Иван Дмитриевич не дал ей этого сделать. Ему уже стало совестно, что он не оценил ее трудов. Иван Дмитриевич схватился за один конец капотика, она— за другой, каждый тянул обновку к себе, и за этой богатырской забавой Иван Дмитриевич вдруг прозрел и понял, что и чулочки, и подвязочки вовсе не так плохи, как ему показалось вначале. Он отпустил свой конец обновки, жена плюхнулась на кровать, всхлипывая от обиды, но Иван Дмитриевич быстро утешил ее среди расшитых гладью и болгарским крестом подушечек, приятно разнообразивших скучный равнинный рельеф их семейного ложа.
Потом жена лежала головой у него на плече и сонным голосом рассказывала новости про соседей, про прислугу соседей, про соседских детей, собак и кошек. Это называлось у нее: излить душу. Наконец она заснула. Иван Дмитриевич осторожно выбрался из-под одеяла и, прихватив по дороге подарок Килина, прошел к себе в кабинет. Здесь у него стоял книжный шкаф, где, как в богадельне, на покое доживали свой век полысевшие клоуны, потерпевшие крушение паровозики, лошадки, мячики, волчки — словом, все то, чем когда-то забавлялся Ванечка и что свято сохранялось в память о его былой невинности. Игрушкам в шкафу было тесно, а книгам — просторно. В уголке притулилась стопка книжечек о похождениях сыщика Путилова. Иван Дмитриевич собрал их десятка полтора, Ванечка ими зачитывался. Сверху лежала последняя, месяц назад купленная книжка под названием «Секрет афинской камеи». В ней у Путилова появилась даже семья: обожаемый сын, лукавый бесенок, единственный в мире человек, способный провести великого сыщика, и кроткая, как ангел, жена, молча страдающая от того, что мужа постоянно нет дома.
