– Раньше ничего не было, а как из танков лупить стали, все и провалилось, – закончил мужчина, вновь берясь за пакет. – Я, правда, этого не видел, мы тогда за гаражами отсиделись. А так постоянно находился при баррикаде. Даже когда третьего октября начались провокации, наша группа никуда не уходила.
Провокациями эти люди называли все тогдашние события, в которых они повели себя не лучшим образом. То, что им самим в себе не нравилось, объяснялось коварством противной стороны, заставившей их отступить от своих принципов.
– Вы один здесь мусор собираете? – спросил Шубин.
– Почему один? Ходим кто когда может. Я сегодня выходной, ну и пришел. А то многие наши в области живут, им трудно… Закурить нету?
Шубин вынул пачку «Мальборо».
– Сам достань, – сказал мужчина, показывая испачканные пальцы, но при виде двух протянутых ему сигарет осуждающе покачал головой. – Две нельзя. Или одну, или три.
Была добавлена третья. Он сунул ее в рот, две другие – за ухо, закурил и поманил за собой.
– Айда, что-то покажу.
Остановились возле заросшего мальвами деревянного креста с выжженной на нем славянской вязью. Отсюда открывался вид на Белый дом.
– Вон туда смотри, на левый угол, – показано было Шубину.
– Что там?
– Смотри, сейчас увидишь.
– Вы скажите, что я должен увидеть.
– Где горело, чернота выступает. Как ни закрашивают, все без толку.
– Вряд ли, – засомневался Шубин. – Там же мраморной плиткой отделано.
– Вот из-под нее и выступает.
– Не вижу.
– Плохо смотришь. Лучше смотри.
Шубин вгляделся до рези в глазах, но результат был прежний.
– Нет, – сказал он, – ничего не вижу.
Его провожатый презрительно махнул рукой, сплюнул и зашагал со своим пакетом обратно на газон.
Августовский день был в самом разгаре. Кругом шумела Москва, башня Белого дома сверкала на солнце, как кусок рафинада.
Глава 15
Эрдене-Дзу
47
От Улан-Батора до Эрдене-Дзу около четырехсот километров, но ехали целый день, солнце уже зависло над горизонтом, а никаких признаков близости аймачного центра Хар-Хорин, расположенного по соседству с монастырем, Шубин не замечал. Дорожные указатели исчезли. На прямые вопросы о том, сколько еще осталось в часах или километрах, Баатар отвечал неопределенно, а если вопрос ставился таким образом, что можно было ответить утвердительно или отрицательно, выбирал первый вариант. Скоро приедем? Скоро. Или не очень скоро? Да, не очень. У монголов считается невежливым возражать собеседнику, тем более старшему, тем более по таким пустякам, как время и расстояние. Их тут испокон веку хватало на всех.
Жене надоело смотреть в окно, и она изучала купленный в «Нюхте» русско-монгольский разговорник. К нему прилагался словарик наиболее употребительных слов.
– Знаешь, какое слово стоит здесь первым? – спросила она.
– По алфавиту?
– Да.
– Аб… Аб… – забормотал Шубин начальный слог в надежде, что продолжение выскочит само собой, но ничего не выскакивало.
– Абстракционизм, – сказала жена.
Вдруг она высунулась в окно и попросила Баатара остановиться. Справа от дороги на небольшом холмике громоздилась куча камней в форме неправильного конуса. Рядом с вершиной криво торчала палка с повязанным на ней синим шелковым хадаком.
Перед ними был обыкновенный обо, место поклонения одному из степных или горных духов, инкорпорированных монголами в необъятный буддийский пантеон на правах свиты какого-нибудь божества более или менее высокого ранга. Этот обо ничем не отличался от десятков подобных, попадавшихся им раньше. Шубин не понимал, почему жена воспылала интересом именно к нему.
Все втроем вылезли из машины и подошли ближе. Как всюду в таких местах, между камнями виднелись остатки водительских приношений хозяину этого участка трассы, на кустах вокруг трепетали под ветром синие ленточки, но теперь Шубин увидел, что сбоку на камнях в ряд разложены штук пять инвалидных костылей.
– Их здесь калеки оставили, – сказал Баатар.
Жена не поняла, тогда он пояснил:
– Вылечились и оставили, чтобы люди видели, какое это святое место.
Костыли были совсем новые, покрытые свежим лаком, только что из аптеки. Похоже, калеки недолго ими пользовались. Черные резиновые набалдашники не стерлись и даже на опорной плоскости не изменили свой цвет.
Шубин с женой переглянулись. Жена покивала, не желая смущать Баатара своими сомнениями и колебать его наивную древнюю веру, без того подорванную норвежскими и корейскими миссионерами. Сын этой земли, он имел полное право разделять ее предрассудки.
Высоко над ними узким классическим треугольником тянулась на юг стая журавлей.
– Как по-монгольски журавль? – спросил Шубин.
– Тогру, – ответил Баатар.
– А карлик?
– Карлик?
– Ну, лилипут, маленький человечек.
– А-а, – сообразил он. – Это одой.
– Они между собой воюют?
– Кто?
– Тогру и одой.
– Как это?
– В сказках. Есть у вас такие сказки?
Баатар облегченно вздохнул:
– Конечно. Есть. Много есть таких сказок.
– И кто обычно побеждает?
Ответа не последовало, и Шубин сформулировал вопрос иначе:
– Чаще тогру побеждают?
– Да, – обрадовался Баатар подсказке, – журавли чаще.
– Или одой?
– Они тоже, да.
– Отстань от него, – сказала жена, садясь в машину.
Через пару минут палка с синим хадаком скрылась вдали, дорога опять стала получше. Расслабившись, Баатар начал рассказывать, что раньше вокруг Эрдене-Дзу было много других монастырей, но осталось всего два, Шанхинь-хийд и еще один, чье название он забыл. Остальные разрушены при коммунистах.
Отсюда перешли к Сухэ-Батору, чей портрет до сих пор украшал денежные купюры, правда мелкие, уступив крупные Чингисхану.
– Он революционером стал, потому что в нем монгольской крови ни капли не было, – говорил Баатар, читавший в газете какую-то сенсационную статью о родословной основателя МНРП. – Сухэ – не настоящее его имя, на самом деле он подкидыш. У него настоящий отец – бурят, мать – еврейка.
– И что хуже? – спросил Шубин.
Вопрос имел неудобную для Баатара форму, но ответил он сразу:
– Буряты хуже. После революции они у нас все главные должности позанимали. Если где монгола и назначат начальником, заместителем – обязательно бурят. Творили что хотели. Я сам из князей, мне дед рассказывал, как его отца при народе верхом на корове возили. Народ со всего хошуна собрали смотреть.
