Жохов просмотрел еще несколько писем. Все начинались одинаково: «Дорогие мама, папа и бабушка!» Подпись имела варианты: Борис, Боря, Б., ваш Бобка. Это, видимо, был Богдановский-младший. Служил он на станции Дивизионная, первой железнодорожной станции к западу от Улан-Удэ. Жохов не раз проезжал ее по дороге в Монголию и обратно.
«Час ночи, – писал Борис, – но спать совсем не хочется. Только что вернулся со стрельбища. Стреляли второе упражнение с БТРа, командиры взводов – тоже. Пристраиваешься с автоматом у бойницы, совмещаешь в восьмерку белые фосфорные кружочки на насадках для ночной стрельбы и бьешь по вспышкам. Мишени – пулемет и две грудные. Трассирующие пули красиво рикошетят от мерзлой земли, высекают снопики бело-зеленых брызг и уходят в темноту. Осветительные ракеты взлетают с треском раздираемой марли. В коробках от боеприпасов горит промасленная ветошь, обозначая рубежи. Через сопку, на танковом полигоне, стреляют танкисты…»
В следующем письме бабушка исчезла из числа адресатов, остались только папа и мама. Похороны прошли без Бориса. Замполит Кичигин посчитал, что смерть бабки – не причина увиливать от дивизионных учений с проверяющими из штаба округа.
Среди писем попалось выдранное из школьной тетради сочинение ученика 8-го класса «А» Богдановского Бориса на тему «Кто из героев прочитанных книг является для меня примером в жизни». Глаз выхватил из середины: «Рассказ Максима Горького “Старуха Изергиль” я знаю с шести лет. Мне читала его мама. Когда она дошла до того места, где неблагодарные люди растоптали сердце Данко и рассыпалось оно голубыми искрами по степи, я горько, навзрыд, заплакал. Навсегда останется в моей памяти гордый красавец Данко, потому что он думал не о собственном благополучии, а всего себя отдал людям. Я хочу быть похожим на Данко, хочу тоже отдать свою жизнь за людей, за светлое будущее…»
Газета пошла на растопку, а письма и сочинение вернулись на прежнее место – поверх книг на одной из полок. Дрова разгорелись, Жохов пощелкал клавишами магнитофона, отматывая пленку назад, задернул шторы, потушил свет и вышел во двор встретить Катю.
Мысль о двадцати пяти тысячах не уходила ни на минуту. Иногда она немного отдалялась, но все равно постоянно была с ним, питая душу своим теплом. Чувствовать его было приятно, как держать в кулаке только что сваренное яйцо.
Он попробовал распорядиться этими тысячами. Для начала отдал Гене его десять процентов, поделил еще пять штук между второй женой и матерью, но оставшаяся сумма при всей ее невообразимой громадности почему-то сразу поблекла, словно из нее вынули душу. Жохов поплевал через левое плечо и заставил себя думать о другом.
Катя появилась в четверть восьмого.
– Тут хлеб, масло, колбаса, несколько яблочек на сладкое, – показала она принесенный с собой пакет. – Мяса у меня нет, колбаски пожарим.
Поднялись на крыльцо, Жохов открыл одну дверь, вторую. «Стоять!» – приказал бесплотный голос. Катя вздрогнула, он проворно заслонил ее своим телом. «Стой, стреляю!» – раздалось из комнаты. Загремели выстрелы, зеленый огонек запульсировал в темноте. Пошатнувшись, Жохов со стоном схватился за грудь, но Катя все поняла быстрее, чем накануне сообразил он сам.
– Не поможет, – сказала она с пониманием всей важности проблемы. – По дачам лазали и будут лазать, но есть способ сделать так, чтобы, по крайней мере, не попортили мебель и не нагадили прямо на диване. Когда уезжаете, оставьте на столе бутылку водки. Тогда бомжи возьмут только то, что им нужно, а пакостить не станут. Переночуют и уйдут.
– Старинный русский обычай?
– Да, как зажигание спички для девушек. Советую сделать это перед отъездом.
Включили верхний свет. Раздеваясь, Катя заметила на столе газету «Сокровища и клады».
– Хотите найти клад?
– Уже нашел, – масляно глядя на нее, отозвался Жохов. – Знаете, что я больше всего ценю в женщинах?
Она промолчала, пришлось отвечать самому:
– Умение устраивать маленькие праздники.
– А большие?
– Это многие умеют.
Он отыскал штопор, откупорил «Каберне», попутно набивая ему цену рассказом о том, что это вино входит в обязательный рацион подводников и работников атомных электростанций, оно выводит из организма продукты радиоактивного распада.
– Не с того начинаете. Вскипятите лучше воду для вермишели, – велела ему Катя и принялась выкладывать на стол еду из пакета.
Магнитофон продолжал работать, отшипела пустая дорожка. Танго «Маленький цветок» напомнило о том времени, когда на каждую вечеринку шла как на встречу с судьбой. Мутное чувство, с каким она теперь ходила в «Строитель» за ужином или в кино, надеясь познакомиться там с каким-нибудь мужчиной, было пародией на то давнее, пронзительное ожидание счастья. В юности, особенно летними вечерами, его обещала случайная музыка из чужого транзистора, блики на мокром асфальте, внезапный шум ветра в листве, а непреложнее всего – полосы света и тени, бегущие по потолку от фар проехавшей под окном машины. Это продолжалось даже в те месяцы, когда мама после операции ходила с выведенной из живота резиновой трубкой и баночкой в кармане халата, и квартиру приходилось все время проветривать.
Днем Катя постригла ногти на ногах и подровняла волосы на лобке. Она уже знала, что останется здесь на ночь, но чтобы не сглазить, сказала:
– Давайте побыстрее. Я ненадолго.
– Здрасте! – огорчился Жохов. – Чего это?
– Постирать надо. Скоро весенние каникулы. Тетка с дочерью приедут, спать не на чем.
– Завтра постираете. Чего на ночь-то глядя?
– Сегодня я в машине постираю, а завтра опять электричества не будет. Вам моих рук не жалко?
Жохов решил не торопить события. В Монголии ему объяснили, что единственный верный способ направить ход вещей в нужную сторону – не вмешиваться в их естественное течение.
– Вот Чингисхан, между прочим, под страхом смерти запретил монголам стирать одежду, – рассказал он, ставя на плитку кастрюлю с водой. – Постельного белья у них, сами понимаете, не было, а то за него тоже бы секир башка.
– Почему?
– Сами догадайтесь. Вы же библиотекарь.
– «Мойдодыра» не читали? – догадалась Катя.
– Нет, серьезно. Зачем Чингисхан издал такой указ?
– Чтобы воины приучались к лишениям?
– Нет.
– Тогда не знаю.
– Дело в воде, – подсказал Жохов.
– Ее надо было экономить?
– Ее нельзя осквернять. Вода священна.
Он достал из серванта стопку тарелок, дунул на верхнюю и, решив, что мыть их необязательно, спросил:
– Вы воду кипяченую пьете?
– Да, здесь она неважная. Можно подцепить инфекцию.
– Ерунда! Я везде пью сырую.
Жохов зачерпнул из ведра кружкой и отхлебнул пару глотков.
