. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение номер №7.102:
Деловой мужской голос:
— …Ну, это… можно, значит, разработать специальный курс
корабля, но это вам будет стоить дополнительных вложений. Можно так: через
Волго-Донской канал в Азовское море, через Керченский — в Черное, потом через
Босфор, а там — Мраморное, Эгейское… ну и Средиземное… Только не знаю — зачем
так крутить, когда есть нахоженные… Что?! А кто это? Я разве не в
«Глобал-Цивилизейшн» попал? Не к Ной Рувимычу? А-а-а… Извините, ошибка… (Отбой.
)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В один из вечеров позвонила Марина, сказала:
— …Он почти готов. Осталось только пришить голову к
туловищу. Сейчас сидит в кресле, а голова — на коленях. Сюртук уже сшит, ноги в
гетрах продеты в элегантные ботиночки… Во всяком случае, когда его тело лежит
на столе, Серега не может есть. Мы вот только думаем о концепции выставки… Кто
он? Кто?
— Что значит — кто? Он — Пушкин.
— Вот видишь, ты тоже банальна, как и все. Да, он
Пушкин, но — зачем?! Каков смысл его появления в мире?
— Знаешь, — сказала я устало, — безумия мне
хватает и в Синдикате…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…в последнее время я, как царь Соломон, события переживаю с
провожающим мудрым взглядом — „гам зе яавор…“ — „и это пройдет“…
Вот уже прошла Ханука, слава Богу, без особых скандалов, к
которым я теперь на всякий случай готова всегда. Наоборот, — исполнение
оратории Генделя в знаменитом зале знаменитым оркестром придало событию высокий
смысл и проникновенную торжественность…
Без официоза все равно не обошлось, но все же я максимально
постаралась смягчить его до домашнего уровня.
Мы заранее договорились с нашим Главным раввином Манфредом
Григорьевичем Колотушкиным, что он зажжет восьмую свечу. Бросились искать
многострадальный этот святильник — наследную ханукию Синдиката, которая верой и
правдой служила на всех ханукальных праздниках, вечеринках, представлениях и
сборищах. Ее нигде не было… Наконец Яша вспомнил, что в последний раз ханукию
отвозили в ночной клуб «Голубая мантия», где проходил вечер душевного единения
с Израилем и где неизвестно что, — вернее, хорошо известно, — что
происходило под трепетным светом ее тусклых электрических лампочек…
За ханукией в «Голубую мантию» я послала Костяна, который
вернулся с вытаращенными глазами, — примерный муж и преданный отец, он
даже вообразить не мог, что подобные заведения процветают в столице его Родины…
Так что наш Главный раввин торжественно прочел благословение
и зажег на сцене восьмую свечу, то есть опасливо крутанул лампочку, которая
зажглась не сразу, а с помощью красавицы-ведущей в строгом концертном платье.
Да и Клава, зубривший те несколько фраз, которые я написала
ему — замбура ! — на сцене вдруг сложил листок вчетверо, сунул в карман и
сказал:
— Вот, я помню всех убитый товарищ мой… Их много… они
не думал о высокий слов, когда защищал свой земля. Они просто умирал, не родив
сына-дочь… Это всегда со мной — их хорошие лица… У нас служил Габи, мой друг,
он взорваться на Синай… Пусть этот концерт, этого, тоже еврей, значит
Маккавей, — Гендель, — я делать ему память. Габи, я помнить тебя до
мой собственный смерть!
За кулисы он вернулся взволнованный, с багровой лысиной.
«Ну, как?» — тревожно спросил меня, я показала большой
палец, и мы молча обнялись…
Великая все-таки штука — ритуалы, особенно ритуалы в
искусстве, тем паче — в таком искусстве, как музыка… Как организуют они,
выстраивают, углубляют пространство души, вытягивают в ней своды, в которых
эхом отзываются звуки старинных мелосов…
С удовольствием вспоминаю сейчас, как на пустой сцене
отдыхали на боку — словно прилегли на стулья — три контрабаса.
Как выкатили рояль, как встали музыканты, как стремительно
вышел дирижер, пожал руку первой скрипке…
Затем с обеих сторон из-за кулис цепочкой на сцену потянулся
хор, поднимаясь по одному на подставки: белые клинки рубашек на груди с эфесами
бабочек, и — в руках певцов — огромные вишневые бабочки раскрытых партий.
И герб СССР над органом.
Спустя часа два после начала концерта я поднялась со своего
кресла и тихонько направилась в туалет, боковым зрением отметив, что из
тоскующих рядов Фиры Будкиной отделился человек и тоже поспешил к выходу.
Выскользнув из зала, я с ним столкнулась: это был Самуил-рифмач. Он стоял
передо мною с развернутым на груди листом бумаги, на котором было написано:
«Прошу молчать!!! Мне нужно сообщить вам в конфиденциальной
обстановке пути спасения Израиля!»
Молча, как и было мне велено, я развернулась и трусцой побежала
обратно в зал.
Клавдий со своего места проводил мой пробег страдальческим
взглядом…
Бедный Клава, вынужденный высидеть до конца оратории! На
утренней перекличке он похвалил «такую замбурную тусовку, которую замастырила
Дина в этом красивом зале». Правда, добавил, что лично он, Клавдий, любит
военные марши, любит, когда грохочут барабаны, когда очень громко и весело всем
вокруг… А вчера эти недо..анные бледные бабы тянули «а-а-а» — и «у-у-у» — и
«о-о-о-о», и видно было, что им не помешало бы хоть часовое общение с нашими
Маккавеями, особенно когда те выходят в отпуск и фармацевтическая
промышленность Израиля сразу выполняет план по продаже презервативов…
Но заметил выражение моего лица и сказал:
— Ладно-ладно, не смотри на меня так. В конце концов, я
высидел целый вечер. Я заслужил медаль на брюхо…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Каждое утро я заходила в свой кабинет, с затаенной опаской
приближаясь к компьютеру… Я давно испытывала искушение если не падать ниц перед
ним, то, по крайней мере, кланяться… Вздорный его норов я чувствовала
совершенно так же, как чувствуешь тяжелый нрав самодура. Иногда — довольно
редко, в дни государственных российских праздников, — он пребывал в ровном
благодушном настроении. В такие дни электронная почта приносила лишь несколько
писем от друзей из Америки или Израиля, от сестры из Новой Зеландии,
какое-нибудь милое письмецо от Норы Брук, одновременно и деловое, и обязательно
— как булочка изюм, — содержащее в себе забавную историю, случай, анекдот;
письмо-привет от Аркаши Вязнина с приглашением на какой-нибудь концерт,
выставку или в гости, письмо от Веронички, моей чешской переводчицы, со списком
вопросов по переводу романа; напоминание руководителя литературного салона «На
Плющихе» о моем творческом вечере, который состоится тогда-то…
