Затем поднялся Клавдий и строго предупредил о сугубой
секретности Проекта. Напомнил, что при найме на работу в Синдикат мы
подписывали соответствующие бумаги о неразглашении определенной информации. Так
вот, настоящий Проект как раз и является таким засекреченным материалом. И если
кто-то из нас…
Мы с Яшей опять переглянулись. Все равно, подумала я, Абраше
позвонить, нагородить, наврать, дезинформировать…
Между тем в продолжении исторической генеральной переклички
несчастные инструкторы местных наших отделений, согнанные в спешном порядке в
«Пантелеево» из всевозможных Курска, Петропавловска-на-Камчатке, Сочи, Самары
сидели в большом зале и с трепетом ожидали — как благоговеющая паства ожидает
появления Папы Римского — выхода к ним Верховного.
В конференц-зале Клещатик продолжал разъяснять мельчайшие,
давно продуманные детали Великого заплыва колен, приводил суммы — дикие, на мой
взгляд, но ничуть, похоже, не пугавшие Верховного, который проснулся,
порозовел, приободрился и, вероятно, представлял уже свой доклад перед
Ежегодной Комиссией жертвователей.
Минут через сорок он поднес к глазам руку с часами,
наклонился к Клавдию и что-то тихо сказал. И судя по тому, как оживился Клава,
можно было догадаться, что Верховный проголодался, следовательно, мозговой
штурм захлебнулся, не начавшись: Верховного увозили обедать.
Тогда встрепенулся Яша, поднялся и сказал Клаве по-русски,
не глядя на Верховного:
— Клавдий, я хочу напомнить, что в соседнем зале уже
два часа томятся люди, на приезд которых Синдикат потратил хрен знает сколько…
— А, замбура !!!— воскликнул Клавдий, хлопнув себя по
лбу. — Я забыл!!! — наклонился к Верховному и горячо что-то стал
втолковывать.
— Хорошо, — проговорил тот слабым голосом, —
я обращусь к ним с горячим словом…
Клавдий метнул на Яшу знакомый взгляд, означающий, что тот
должен переводить инструкторам речь высокого начальства.
Тот поднялся, нескрываемо злой, бормоча:
— А сейчас Великий Мастурбатор раздаст народу леденцы…
Синдики цепочкой потянулись за Верховным в зал, где в
страшной духоте сидели и ждали выхода к ним высокого начальства пожилые, по
большей части, люди…
Видно было, что они уже и не знали что подумать, истомились
и давно занимались своими делами: кто-то жевал привезенный из Курска бутерброд
или яблочко, несколько баб, собравшись в кружочек и налегая грудьми на столы,
изучали флакон с какой-то мазью, купленной в киоске на станции Дорохово, кто-то
сидел на подоконнике и читал детектив. Но вот в дверях показался Верховный,
плетущийся на ватных ногах так, словно отсидел их давно и навсегда, и наша
провинциальная публика вскочила и с радостным испугом зааплодировала.
Быстро они расселись…
Во все глаза я смотрела на этих людей, пытаясь прочесть в
лицах хотя бы каплю иронии, насмешки, недоверия… Ведь это к ним в первую голову
являлись потенциальные восходящие изо всех медвежьих углов. Каждый из наших
страдальцев-инструкторов мог бы рассказать (и рассказывал, и я сама частенько
слушала!) невероятные байки, сущие анекдоты, безумные диалоги с сумасшедшими.
Нет, они внимательно слушали умирающий голос Верховного,
которого бесстрастным тоном переводил злой как черт Яша.
— Вы должны всеми способами убеждать людей восходить! —
вдохновенно выпевал Верховный. — Если б мои родители не взошли, я сейчас
сидел бы здесь, с вами! Да, многие опасаются, что не найдут в Стране
работы, — особенно те, кому между сорока и пятьюдесятью. Ну что вам
сказать?.. Я тоже в этом возрасте, и тоже опасаюсь, что когда кончится время
моего пребывания в должности Верховного Синдика, мне придется искать работу…
Инструкторы зааплодировали с явной симпатией и пониманием…
Эти люди получали зарплату в 100 долларов. Все как один, они
бы облысели от ужаса, если б краем глаза им позволили заглянуть в распечатку
банковского счета Верховного Синдика.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…вчера сидели с Яшей допоздна, обсуждали мореходную аферу
Клещатика.
Он слегка отошел от потрясения, обдумал ситуацию и считает,
что мы не должны вмешиваться в эту Великую совместную акцию Синдиката с
Норувимом по рекордной дойке американских спонсоров и что тех не убудет, если
три сотни российских граждан прокатятся до Хайфы…
Я спросила — до Хайфы… а дальше? Яша сказал охотно — до
Хайфы и обратно. Ты ведь не думаешь, что двухнедельной морской прогулки, даже и
в компании с психологами и с мастерами заплечных дел по Загрузке ментальности,
для кого-то, будь он самым распоследним идиотом или сумасшедшим, будет
достаточным для того, чтобы поверить в эту мыльную оперу с коленами, бросить
свои квартиры-дачи… работу-досуг… и… остаться в Израиле?!
— Но мы же бросили, — возразила я упавшим голосом…
На что Яша резонно и терпеливо ответил, что время было
другое, и мы были другими. Вернее, стали другими…
— Но Клещатик ни словом не обмолвился об обратном
рейсе!
Мало ли — не обмолвился… А куда он денется, этот корабль?
Отгремят салюты, Кнессет отметит торжественный многоколенный приезд, ну, может,
кто-то из пассажиров лайнера и решится, так и быть, взять пакет на обустройство,
положенный каждому взошедшему… быстренько вставить зубы или, там, снять
катаракту на левом глазу… А потом — шалишь: детки-детки, по домам…
Я совсем расстроилась… Тем более что за последние месяцы в
отдел Инструктажа департамента Восхождения обращаются, в большинстве своем,
действительно, сумасшедшие. Являются поговорить о своей судьбе. О судьбе
России. О судьбе Израиля. Разведать — что где могут дать. И вообще, покалякать,
заполнить на всякий случай анкеты — пусть будут. Российский человек привык к
всевозможным бланкам и верит в них больше, чем в Господа Бога.
Я видела эти анкеты. Иногда к нам на второй этаж прибегают
давящиеся от смеха девочки-инструктора. Например, один старикан, заполняя графу
«дети», написал, что у него пятеро дочерей, — это бывает. Но всех пятерых
звали Ольгами. Наши девочки строят предположения: все дочери у него от разных
матерей, и каждой матери нравилось имя Ольга. Оказывается, все куда как проще.
Все дочери, действительно, от разных матерей, рожденные в разное время. Они не
знакомы друг с другом. Старикан в течение жизни сходился с женщинами и, узнав
об очередном рождении новой дочери, давал ей имя Ольга. Ольга Ефремовна
Перемойник 47 года рождения; Ольга Ефремовна Перемойник 52 года рождения; Ольга
Ефремовна Перемойник 59 года рождения; Ольга Ефремовна Перемойник 64 года
рождения; и, наконец, — младшая, любимая, «а мизиникл», услада отцовского
сердца и венец творения — Ольга Ефремовна Перемойник 70 года рождения!
Дело в том, что это было имя фронтовой медсестры, вытащившей
его на себе из боя…
