— Я оговаривала этот пункт при подписании
договора, — упрямо возразила я. — Никаких воззваний, никакой
пропаганды, никаких уговоров… Мой департамент — Фенечек-Тусовок. Мы
вегетарианцы… Мы пляшем и поем. И в бубен бьем.
— Тогда вот что: — сказал Клава. — У тебя газета.
Там есть вроде рубрика — «Каждомесячная звезда». Я хочу интервью с Норувимом.
И поскольку я вытаращила глаза, он твердо повторил:
— Интервью с Клещатиком. Это рекламная акция… Мы
собираем людей на корабль. Отбирать будем… ммм… особенных… И когда наберем,
корабль поплывет…
— Куда? — спросила я.
— А вот тебе все скажи сразу. Это будет такой Большой
пикник. Сначала турне по Волге… Потом гораздо дальше и гораздо веселее… Вообще,
будет весело…
— Клавдий, — спросила я, — что задумал
Клещатик, а?
Клава выпустил колечко дыма, глянул сквозь него на меня
слезящимися своими глазками…
— А вот в самое ближайшее время я приглашу его на генеральную
перекличку. Хватит вилять и скрывать свои планы. Хватит прятаться! Пусть
представит синдикам свой проект. И это, — скажу тебе, — революция!
Такого не было еще в Синдикате никогда! Эта идея, знаешь… такая глобальная,
такая историческая и патриотичная… просто дух захватывает, замбура!.. Мы им
вставим…
— Кому? — перебила я.
— Этим, иерусалимским бездельникам, которые только и
знают, что учить меня работать… Мы им вставим такую замбуру… — он взглянул на
меня, увидел выражение моего лица и осекся…
— Не беспокойся, — проговорил он. — Ты насчет
Норувима… Я все знаю. Я контролирую ситуацию. Ему не удастся околпачить меня,
боевого командира!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…меня не оставляет в покое мысль о грядущем плавании: что
это? Что за странная идея, с какой целью? Между тем слухи уже ползут, и слухи
весьма аппетитные: кому не охота отдохнуть и расслабиться на водных просторах
за счет идиотов-израильтян. Даже бессребреник Абраша Ланской позвонил вчера мне
и, помявшись, спросил:
— А что там за прогулка по рекам и озерам в вашем
ведомстве? У меня, знаете, супруга одержима идеей позагорать на палубе. Это что
— реально?
Я пока мычу в ответ. Но весьма скоро мне придется что-то
говорить.
Интересно — почему меня это так тревожит…
Мне вчера даже приснился сон: Клещатик будто бы нанял
ледокол… Начальство отозвало всех синдиков из всех городов необъятной России,
законопатили всех на корабль, подняли швартовы и поплыли по водным артериям
России: Клавдий — на капитанском мостике, Петюня — боцман… ну, и вся остальная
команда, как один… Утром на работе я рассказала Яше этот странный сон, он
немедленно набросал комикс: полуголый Клава с головой, обмотанной майкой,
похожий на опереточного пирата, объявляет Проект под кодовым названием
«Операция „Жестокий романс“». А в конце комикса — ледокол терпит крушение,
размотавшаяся майка на голове Клавы, конец свисает вдоль щеки, лицо сурово, как
у Лоуренса Аравийского.
Пожар в трюме…
Конец Синдиката…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Павлик — энтузиаст, неутомимый следопыт, бесценный для
Синдиката кадр, звонил обычно Яше часиков в пять утра…
— Яков Михалыч, — он бурно вываливал какую-нибудь
свеженькую идею и замирал в ожидании, — как эта идея понравилась?
Прислушаются ли, оценят ли?
— Я вот что подумал: а не двинуть ли нам по тюрьмам, по
этапам, по лагерям?..
— Считаешь, пора? — озадаченно спросил его Яша…
— Да там нашего народу — убийц, насильников,
аферистов, — сколько душа пожелает!
Яша поколебался…
— Думаешь, мы исчерпали число приличных… ну, хотя бы, —
обычных людей? — неуверенно спросил он. — А эти у нас… думаешь,
приживутся?.. Наша страна, вообще-то, не криминогенная…
Павлик замолк, засопел — вероятно, обдумывал ситуацию… А
может, недавнее прошлое вспомнилось…
— Ладно, — вздохнув, проговорил он, — стану
искать что-нибудь такое… обычное…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Петюня Гурвиц, апостол Петр нашего Синдиката, был назначен
главой штаба кампании «Горячее сердце».
Он вызвал Яшу и велел сочинить несколько дацзыбао, в которых
Синдик должен взывать к потенциальному восходящему (сначала, конечно, он
обратился с этим ко мне, но я состроила такую брезгливую гримасу, что он сразу
понял, что обратился к герцогине с просьбой подоить корову).
Итак, он вызвал Яшу и сказал ему:
— Понимаешь, мы должны им что-то говорить… Такое, чего
не говорили раньше. Говорить что-то такое… Понимаешь? Вот что ты ему
скажешь, — такого? Вот, ты приходишь, и что ты говоришь?
— Надо подумать…
— Вот, иди, подумай и напиши.
— Как — напиши? — удивился Яша.
— Словами. Что ты — ему, что он — тебе. Что ты ему на
это в ответ, а он — тебе, значит… И так далее…
— Но… — замялся Яша… — Ведь невозможно заранее знать —
что тебе возразят.
Петюня поморщился:
— Возможно, возможно… Что такого особенно неожиданного
может он тебе сказать? Как и ты ему, впрочем…
— Зачем же тогда писать? — спросил Яша.
Петюня закатил к потолку голубые плутовские глаза
наклюкавшегося на Тайной вечере апостола:
— Ты меня спрашиваешь?
Улыбнулся лукаво и спросил:
— Хочешь анекдот?
Анекдот от Петюни
Дама на приеме у врача:
— Я такая больная, доктор, такая больная… И здесь вот
давит, и тут тикает, и там вот щемит…
— Хорошо. Раздевайтесь…
— Доктор, я так стесняюсь…
— Хорошо, давайте я опушу занавес и погашу свет…
Спустя минуту в полной темноте:
— Доктор, я не вижу — куда класть одежду.
— Кладите на мою…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Азария… Никогда невозможно угадать — какую форму выберет он
для своего послания. Однажды прислал чье-то разводное свидетельство, над
которым я сначала хохотала, потом задумалась. Выглядело оно так:
«В третью субботу пятнадцатого дня месяца Хешван, пять тысяч
семьсот пятьдесят семь лет со дня сотворения мира по летосчислению, что ведем
мы в Иерусалиме, лежащем на водах текущих и на водах застывших, Вадим,
зовущийся Вадик, сын Александра, зовущегося Шуриком, дал жене своей Татьяне,
зовущейся Татулей, развод по вере Моисея и Израиля в присутствии
нижеподписавшихся свидетелей развода:
