Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение №3.895:
Обстоятельный мужской голос:
— Я вот что хотел сказать… штоб вы все поздыхали, жиды
окаянные!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 22. По грибы
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл sindikat
«…Клава оставил мне сообщение на мобильном своим тяжелым
хрипатым голосом усталого командира:
— Хорошо… Ты делать вид, что тебя нет на природа…
Хорошо… Ты увильнуть хвостом, а из мой задница пусть Иерусалим выдирал все
перья. Так я скажу тебе, кто ты: ты труса, вот ты кто!
И он прав…
Хотя вчера, поздно вечером, звонила Маша и рассказывала, что
после страстной проповеди отца Сергея вечер постепенно наладился… Выступали
узники лагерей со своими воспоминаниями, замечательно пели кадиш «Московские
псалмопевцы», и в конце концов, даже Моран Коэн дали выступить по-человечески,
и девочка публике очень понравилась: выступала босая, заливисто горланила нечто
восточное, почему-то объявив это «Песнями борцов гетто». Не знаю уж, говорит
Маша, — что за гетто она имела в виду… На закуску, само собой, —
«Скажи мне душевное слово…» Фиры Ватник, хотя в душевных словах недостатка не
было. Раввины, правда, ушли сразу же, страшно обидевшись, потому что Колотушкина
Клара объявила «нашим дорогим ребэ», а про Козлоброда сказала, что он — по
версии, но не уточнила — чьей, таким образом, не назвав Главным России ни
одного…
Получается, — и она хихикнула, — что Главный у нас
только Мотя Гармидер, но он и не претендовал, а весь вечер зажимал в углу
какую-то свою прихожанку… Единственно, что, — у Фиры стряслась небольшая
неприятность с ее пенсами: у одной из ее бабок во время плача по жертвам выпала
на пол вставная челюсть. А у второй, которая хотела поднять ее палкой, но
чересчур наклонилась, тоже выпала челюсть. И весь оставшийся вечер они никак не
могли опознать свои челюсти. Им вокруг советовали примерить. Одна говорит: а
если это не моя, что — я буду в рот ее брать? Я брезгаю!
Причем все это происходило в VIP-ряду, который с такой щедростью
мы им выделили…
Я слушала и верила каждому слову: никакого преувеличения или
искажения фактов Маша бы не допустила: у нее нет чувства юмора…
…А сейчас среднерусский рассвет, и — благословение
прогрессу! — я сижу за письменным столом в прекрасной гостинице
купеческого, особняково-виньеточного Саратова, ссыпаю цепочки букв в свой
плоский чемоданчик-накопитель рваных мыслей и чувств, и с удовольствием
вспоминаю весь вчерашний день. Самарская община принимала меня торжественно и
трогательно. Для того чтобы меня увеселять и занимать, выделили двух славных,
каких-то размягчено-добродушных на вид юношей с автомобилем… Юноши оказались
весьма жесткими бизнесменами, владельцами черт-те каких угодий на Волге…
Вывезли меня на простор речной волны, куда-то на пойму, — если я правильно
понимаю это слово, — показали Волгу с высоты гигантского обрыва. Река
изгибалась толстой зеленой змеей, в одном месте раздувшись, как удав,
проглотивший кролика.
После пейзажных потрясений они повезли меня обедать куда-то
в сверхэлитный ресторан «Панама-мама», где последним пунктом изысканного меню
значится: «Непроизвольный отказ от пищи — 100 рублей».
Все прекрасно, только из Самары в Саратов они заказали мне
билет в простом купейном.
А по строжайшей инструкции департамента Бдительности синдики
в поездах обязаны передвигаться в вагонах СВ. Например, такой завзятый, по
выражению Гоши Рогова, «мотало-болтало», как Овадья — муж бабы Нюты —
передвигается только в СВ. Правда, Яша, например, признался мне однажды, что
покупает место в обычном купейном вагоне, еще с тремя пассажирами.
— Зачем? — спросила я, ценящая покой и одиночество
превыше всего на свете.
— А интересно! — ухмыляясь, признался, он тоном
пятиклассника, выкравшего у отца из письменного стола сигару и выкурившего ее в
подъезде с тремя такими же бездельниками.
Кстати, Овадья: мы столкнулись с ним в поезде. Он из своего
элитарного СВ проходил моим плебейским купейным в вагон-ресторан. Увидев меня,
страшно обрадовался. Мы поболтали минут десять, стоя у окна в коридоре.
— Такая огромная страна… — проговорил он, и в голосе
его слышались нотки мечтательного восхищения.
— А я думала, тебе надоело разъезжать… — осторожно
заметила я.
— Нет! Нет! — он, казалось, не мог оторвать
зачарованного взгляда от унылой равнины за окном, с редкими нищими деревнями и
серыми будками дачных участков… — Иногда мне кажется, что я везде уже был… Но
наступает день и появляется какой-нибудь новый город, который мне страшно
хочется увидеть… Мне жалко не увидеть его, понимаешь?
— Понимаю… — я улыбнулась…
— А вот, если ездить так из края в край без
остановки, — спросил он, — как ты думаешь, — за сколько лет я
объеду всю Россию?
— Трудно сказать…
Мы попрощались, и он направился в вагон-ресторан…
Я обернулась. В двух шагах от меня стоял мрачный мужчина в ушанке
— в вагоне, несмотря на весеннюю пору, было холодно.
— Извините. Можно задать вам вопрос? — спросил он
требовательно-вежливым тоном…
— Пожалуйста…
— Скажите, когда будет мир между нашими народами?
Так… подумала я… Какого хрена я согласилась ехать этим
чертовым купейным…
— Ну, почему вы такие агрессивные?! — напирая
голосом, продолжал он, изо всех сил стараясь тормозить на последней приличной
интонации.
— Кто — мы?
— Ну, вы — мусульмане!
Я вздохнула. Выдохнула.
— Мы не мусульмане, — проговорила я мягко.
— А кто? — нахмурился он.
— Мы — евреи.
Он с размаху хлопнул себя пятерней по лбу, так что ушанка
съехала на затылок и простонал:
— О, бля-а-а-а!..
…Я вошла в купе, обнаружила, что дверь не запирается, села,
завернулась поплотнее в плащ и приготовилась коротать эдак ночку. В соседнем
купе гораздо веселее меня коротали ночь четверо пьяных летчиков. Во всяком
случае, профессиональный уровень беседы не оставлял сомнений в том, что они
именно летчики: «…я ему: у меня шасси неисправно… разрешите зайти на посадку,
бля! А он мне — погуляешь, бля! Я ему — у меня 60 пассажиров в салоне, у меня
руль сейчас на хер полетит совсем! А он мне — погуляешь, бля…»
Я сидела, завернувшись в плащ, как герои средневековых
испанских новелл, и с обреченным ужасом думала, что вот они-то меня завтра и
повезут — из Саратова в Москву я летела «Аэрофлотом».
Страх же мой перед отрывом от земли, а Земля по гороскопу —
моя стихия, может сравниться только с моим же страхом перед огнем. Однако же
мы, синдики, застрахованы все на огромную сумму. Чуть ли не на миллион шекелей.
Так что в полетах, на всех этих старых этажерках, на чертовой высоте,
оторванная от земли, как Антей, я только вцепляюсь в подлокотники мертвой
хваткой и бормочу себе: «большая страховка… большая страховка…»
