Савва кулаком бил по Митиной руке, чтобы тот выпустил его,
приговаривая «уберите… свою… колотушку…»
— Гр-равному!.. Лавину!.. Л-л-асии… манн… залм… грлвн…
Тогда отец Сергей вынырнул на сцену в своей черной рясе с
большим серебряным крестом, с распростертыми вширь руками, словно хотел обнять
всех — и остолбеневшего Посла, и переводчика, и публику в зале. Это была столь
неожиданная, столь яркая картинка, что все ахнули и умолкли, и в наступившей
тишине священник произнес:
— Братья и сестры!!! Да, я не оговорился: братья и
сестры!!!.. ибо все мы на земле этой родные люди…
Сквозь щелку в занавеси я видела лицо Клавдия и представляла
— что он скажет мне потом, но, слава Богу, не завтра — наутро я уезжала в
командировку в Самару и Саратов, на целых три дня… а сегодня не собиралась уже
возвращаться в зал ни за какие коврижки.
Во втором и третьих рядах сидели наши синдики — их обязали
явиться на столь важное для всей делегации мероприятие. Трое из них получали
явное удовольствие: Изя, который умел извлекать удовольствие из всех проявлений
жизни, доктор Панчер, смакующий сладострастно любой скандал, и баба Нюта,
ненавидевшая меня всей душой.
А отец Сергей продолжал говорить горячо и убедительно о
жертвах, которые даже не вопиют с земли, потому как, став дымом, улетев в небеса,
пребывают в раю, у престола Всевышнего… Он говорил и говорил в застывший зал,
простирая руки, борясь с рыданием, не обращая внимания на звуки борьбы за
спиной…
Это была страстная и рискованная речь о вине своих и чужих,
о вине времени и отцов, об ответе сыновей, о трудном сближении вер, о вечном их
противостоянии.
— За все за это… — говорил он, — за то, что
пришлось пережить вашему многострадальному народу, — простите, братья и
сестры!
И, закончив, низко, размашисто поклонился, так что седые его
волосы чуть не коснулись дощатого пола сцены.
Старые евреи в первом ряду ревели белугами…
Я выскользнула в коридор мимо дерущихся, пыхтящих и
матерящихся Клары, Саввы и Мити, и наткнулась на Козлова-Рамиреса. Он ходил
взад-вперед по коридору и нервно курил…
— Что, коллега… — спросил он сочувственно, и в голосе
его не было ни капли насмешки. — Похоже, мы с вами оба влипли сегодня в
историю… Черт бы их всех побрал!.. Мой меня прибьет, — добавил он в
отчаянии.
— А мой… — гордо сказала я, — мой… — вспомнила
лицо Клавдия, круглое, ошарашенное, с ямочкой на подбородке… и упавшим голосом
закончила: — Мой меня — тоже…
…Выскользнув через служебный вход, я отыскала где-то на
задах концертного зала «жигуль» со спящим Славой и плюхнулась на сиденье,
тяжело дыша. Он мгновенно открыл глаз, покосился на меня:
— Ильинишна, да за вами, никак, погоня?
Я молча махнула рукой. Мы поехали…
— Тут, главное, что: — сказал Слава, выбираясь по
переулкам Замоскворечья. — Главное, решить — от чего бежишь… И стоит ли…
Иногда лучше остановиться и посмотреть опасности в ее бельменные зенки… У меня
в молодости был коричневый пояс по карате…
— Это — новая для меня страница вашей незаурядной
биографии, Слава, — все еще тяжело дыша, проговорила я, застегивая ремень
безопасности.
— Э-э, погодите, моя незаурядная биография куда как
увлекательней иных детективов. В ней много страниц… Олимпиаду помните, в тот
год, что Высоцкий умер?.. Так вот, наша спортивная школа карате показала
блестящие результаты. Ну, мы, молокососы, загордились, заерепенились… Носы-то
задрали, загуляли вовсю… Помню, подцепили где-то с приятелем Андрюхой двух
тертых девок, закупили четыре бутылки вермута, каких-то шпрот или морской
капусты, привели к Андрюхе домой, а те увидели скромный наш харч и
распрощались. Ну, мы огорчились, но не показывая друг другу вида, матеря девок
на чем свет, выпили весь вермут и заколбасили… Я вспомнил, что дома у меня в
морозилке — пачка пельменей, — правда на другом конце Москвы, — но
бешеной и пьяной собаке, как известно, километраж — до фиолетовой звезды, и мы
отправились на разных перекладных трамваях-троллейбусах, по пути ввязываясь в
драки и потихоньку подгребая ближе к дому… В одном, помню, гастрономе
расколотили чьи-то бутылки из под кефира и продолжили наш круиз. Короче,
тормознул нас милиционер. Что-то такое он сказал Андрюхе, что тому не
понравилось. Ну и завязалась драка… Короче, вы представляете, во что вылились
двум соплякам легкие телесные повреждения у стража порядка? Два года дали, и то
по блату, — Андрюхина мать где-то в центральной коллегии адвокатов
знакомства имела…
— А тюрьма?
— А что — тюрьма? Там люди тоже живут… Я, например,
продолжал тренироваться и других тренировать…
…Дома я заявила, что трубку буду брать, только если звонит
Ревердатто, и весь вечер сидела у компьютера, наковыривая какие-то старые
записи, отправляя письма, время от времени нетерпеливо щелкая мышкой на синий
конвертик в окошке. Наконец, часу в двенадцатом, в строчку вспрыгнуло его имя
жирным курсивом: «azarya». Я защелкала, как безумная, открывая письмо:
«Подобны беременной женщине, что при наступлении родов
корчится, вопит от мук своих, были мы пред Тобою, Господи! Мы были беременны,
мучились, мы как бы рожали ветер…»
— …ну, ладно, читали все эти библейские выспренние
вопли. Это меня уже не колышит, парень. Тут чего покрепче надо…
И он выдал покрепче! Я отшатнулась. Страницы на две шел
текст из пивной, причем пивной задымленной и грязной, пропахшей вонью рыгающих
алкоголиков… Я, далеко не кисейная барышня в изъявлении своих чувств, не
решаюсь здесь приводить его, ни одной фразы. Но помимо непроизносимых
ругательств было в этом тексте столько презрения и бессильной ненависти,
столько боли и злости на соплеменников, что я, пожалуй, и эти несколько фраз
оставлю непредъявленными. И только в конце, когда у него, вроде, иссяк запал и
осталась лишь безумная усталость, которую я ощутила чуть ли не физически, он
выдохнул из Захарьи: «Но сказал Господь: «Козлов накажу!», и вновь из Исайи: «…Станет
вам крепость фараона позором, и убежище в тени Египта — посрамлением»…
…И всю ночь передо мною в страшном сне под тамбурин Моран
Коэн танцевали на сцене песни борцов гетто Главный раввин России Манфред
Колотушкин, держа за талию Главного раввина России Залмана Козлоброда; следом в
затылочек пристраивался Главный раввин России Мотя Гармидер. За ними, крутя
задом и поддавая пахом вперед, семенил глава УЕБа Биньямин Оболенски, Клава
отчебучивал очень смешные па своими больными ногами… пытался пристроиться в эту
шеренгу Посол, но не попадал в общий ритм… затем цепочка терялась в тумане и
дыме какого-то очередного пожара в моем беспокойном сне… какой-то занавес опять
горел у меня за спиной, и во сне я думала: да это же комикс… настоящий комикс…
это просто комикс…
В шесть утра за мной заехал Слава и отвез на вокзал, к
самарскому поезду…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
