— Посиди, — сказала она, — вот тут, на
скамеечке… А я прокачусь с ветерком.
Она надела ролики, и с полчаса я сидела, провожая глазами
проносящуюся мимо Марину, ощущая этот редкий день как физически прощупываемые
границы счастья, блаженный привал в моем длинном пути, небольшой костерок на
стоянке, в пути моего бесцельного и бесконечного восхождения…
Потом мы возвращались в полуночном вагоне метро: грохот,
лязг, колыхание вагона… Все, без исключения, считанные пассажиры этого вагона
были ненормальными. И огромный, застывший дядька — мясистой рукой он держался
за поручень, с большого пальца свисала тяжелая связка ключей, которая от
движения поезда тяжело моталась. Во всей его неподвижной фигуре двигались
только глаза и эта связка ключей.
Напротив него копошились двое пьяных. Один явный кавказец —
жгуче черный, с большим почему-то крестом в расстегнутой рубашке. Едва войдя,
он завалился на скамейку — спать. И от каждого рывка сползал на пол. Опять
взбирался на сиденье, и через минуту очухивался на полу. Другой обеими руками,
как ребенка, держал изумительной красоты грязного щенка коккер-спаниеля, время
от времени роняя его на пол, шатаясь, опускаясь на задницу рядом со щенком,
снова заграбастывая его в объятия… Девушка на противоположной скамье, в
неестественно, пронзительного цвета, бронзовой кофточке, смотрела на них, не
отводя взгляда. Странно улыбаясь, на ощупь она медленно перелистывала страницы
книги, лежащей на коленях…
Было ощущение, что души всех этих людей, их слепые пьяные
души от рывков вагона вываливаются из тел и ощупью пытаются влезть обратно,
сослепу промахиваясь, не сразу попадая в тела…
— Видишь, как хорошо, что я вытаскиваю тебя гулять без
охраны, — довольно проговорила Марина. — А то ты совсем не
познакомишься с нашим народом.
Она достала из рюкзака какую-то небольшую штуковину, обшитую
телесного цвета тряпочкой, смутно непристойную, как отрубленная деталь
фаллического культа, объявила, что это — нос Пушкина, что они с Леней делают
для выставки в Гамбурге новую инсталляцию, в которой присутствует кукла
великого поэта, — в данный момент она должна закончить нос.
— …и сегодня я поняла — каким он должен быть, —
сказала Марина.
— Каким же?
— А вот таким, как этот шимпанзе в «Голубой мантии»… С
цепью на шее… Он ведь в нашем народе никогда не гулял сам по себе…
Словом, она достала этот обрубок с болтающимися, не
пришитыми ноздрями, что-то там соединила, обтянула, показала — как будет.
— Узнаешь материю? — спросила она. — Нет?
Балда, это ж твои старые летние брюки, помнишь, ты мне оставила их перед отъездом
в 90-м…
— А почему у Поэта две горбинки? — спросила
я. — Что за вольность?
— Такой нос, — пояснила Марина и воткнула иголку в
тряпичную переносицу, делая новый стежок…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 20. Горящий бассейн «Пантелеева»
Растерянный и даже потрясенный Яша бродил по разгромленному
«Пантелееву» в сопровождении директора этого несчастного заведения — Николай
Палыча — простого радушного человека, всегда приветливо улыбавшегося любой
группе, привезенной на любой семинар. Сейчас он перешагивал через кучи мусора
на полу, выломанные паркетины, валявшиеся повсюду дохлые презервативы… Вокруг
громоздились кровати, поставленные на попа или сложенные шалашом…
Группа «Юных стражей Сиона» произвела страшные разрушения в
и без того гнусном, бардачном «Пантелеево».
Основным плюсом холодного «Пантелеева», с его ржавыми
трубами, щербатым кафелем пола, облезлым паркетом, облупленными подоконниками и
прочими приметами нашего счастливого детства, — была кошерная кухня. Это —
если кто не знает, — предприятие хлопотное, трудоемкое, да и недешевое.
Так что до всего остального — скажем, до нормального ремонта или какой-никакой
побелки, — руки у администрации «Пантелеева» просто не доходили…
Лаковая мебель шестидесятых годов прошлого столетия,
червленые проказой зеркала в номерах и протекающие — над кошерной столовой —
потолки, вкупе с потрескавшимся и разбитым асфальтом на заросших крапивой аллеях,
встречали все новые и новые группы потенциальных восходящих.
— Что, что можно делать на этих кроватях?! — убито
повторял директор, — Это какой-то одесский погром!
Яша подавленно молчал. Не мог же он объяснить, что наделали
все это как раз потомки тех, кого громили в Одессе…
Этот приют убогого чухонца не пустовал никогда. В
«Пантелеево» проводили свои семинары Изя Коваль, Миша Панчер и бедный Яша,
которого обязали заполнять «Пантелеево» дважды в месяц, по выходным. Он
проводил там семейные семинары для готовых взойти. Дважды в месяц проводил свои
молодежные семинары еврейских лидеров Миша Панчер. Они чередовались. И Яша,
разместив почтенные семьи по номерам, вынужден был выслушивать жалобные
стенания администрации «Пантелеева», вкусившей на прошлой неделе утехи
молодежных лидеров.
— Пойдемте, я покажу вам кое-что еще… — вздохнув,
проговорил директор и повел Яшу на воздух, в парк, некогда уютный и густой… Они
прошли заросшими бурьяном и лопухом аллеями, где натыкались на изуродованных
гипсовых пионеров и инвалидок-физкультурниц, пока, наконец, не вышли, раздвинув
кусты, к пустому бассейну, представлявшему собой сейчас кошмарное зрелище.
Бассейн был сожжен, обуглен… На дне его валялись прокопченные, раздавленные
голубые плитки, кучи серого пепла от нескольких кострищ, какие-то тряпки…
Эта была любимая забава молодежных лидеров, аттракцион чудес
библейского масштаба: Иона в чреве кита! Горящий бассейн «Пантелеева»!
Ребятишки спускались на глубину 2,5 метра, устраивали огромный очаг, пекли
картошку, пили горячительные напитки и горланили похабные песни… После песен
воцарялась любовь без границ и без оглядок на присутствующих…
Зато Миша Панчер, единственный из всех синдиков, рапортовал
неуклонным ростом юных стражей Сиона, желающих участвовать в тусовках Синдиката.
Таких веселых, таких безбашенных тусовках…
— А… доктор Панчер… видел он все это? — мрачно
спросил Яша.
Николай Палыч отвел глаза, проговорил:
— Так вот здесь и проходили занятия по этой…
психодраме… Доктор Панчер считает, что ребята должны самовыражаться… Нельзя,
говорит, стискивать их воображение, их внутреннюю… эту…
— Понятно, — сказал Яша.
Непонятно было только одно: как можно сегодня вечером
завезти сюда группу приличных людей, семинар готовых взойти семей, как и где
расселить их по номерам, как пригласить в разгромленную столовую…
— Понимаете, персоналу у меня маловато, — уныло
повторял на обратном пути Николай Палыч, — люди за такую зарплату не
желают все это терпеть и каждый раз, каждый раз…
