Вбежал в кабинет Яша, с которым Геула была ближе, чем со мною,
когда-то они занимались в одной группе на курсах синдиков в Иерусалиме. Я
смотрела, как он обнял ее, и она к нему приникла, припала; ничего не
изменилось, но голос ее, стоны ее как-то очеловечились, что-то она хотела ему
говорить, Яше, что-то пыталась сказать…
— Но… тело?! — она захлебывалась в детском
изумлении — Но хотя бы тело?! Но отдайте же мне хоть тело моего ребенка?!
Я смотрела, как он гладил ее по голове и молчал, гладил и
молчал… Я завидовала ему, его естественной ненатужной ласковости. Моя проклятая,
запертая на десять замков натура никогда не позволяла мне выдавить из себя хоть
слово в подобных случаях. Ком в горле, пробка в мозгу — в беде я всегда выгляжу
окаменелым чурбаном.
— Яаков… Яаков… Но почему, скажи… почему я не могу
обнять моего ребенка? Где моя девочка, где она, Яаков?..
Я вышла и пошла к себе в кабинет, сильно сжимая зубы.
— …Звонила Клара Тихонькая по поводу выплат на Вечер
Памяти… — начала Маша… — и передала, что…
— Ко мне — никого! — оборвала я, и стараясь, чтобы
дети не видели моего лица, закрыла за собою дверь. Села за стол, принялась чуть
не вслепую шарить «мышкой» в почтовой программе, впуская стаи самых разных
посланий-приветов-объявлений-зазывов-реклам-просьб, чтоб хоть чем-то занять
руки, голову, мычащую душу…
Вот оно! — то, чего я ждала всегда, и всегда в первый
миг цепенела: Азария. Он знал, будь он проклят, он знал! На этот раз прислал
одну только фразу:
«Рахель плачет о детях своих, и не хочет утешиться о детях
своих, ибо нет их…» (Иеремия 31:15)
На другое утро я вылетела в Днепропетровск.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Microsoft Word, рабочий стол,
папка rossia, файл dnepropetrovsk
«…некая симпатичная Маргарита, синдик департамента
Восхождения в Украине, с которой мы долго договаривались по телефону о моем
приезде, оказалась Ритой, вдовой художника Мити Красина. Она меня и встретила,
и сразу мы обнаружили, что давно, давно знакомы, еще с той ярмарки художников в
Султановых прудах, по соседству с Геенной Огненной, где когда-то, в первый наш
год, лихо торговали художественными поделками своих мужей.
Вечером, как обычно, я выступила перед общиной, и Рита
потащила меня ужинать.
Мы оказались в богато отделанном псевдо-трактире, теплом, деревянном,
со шкурами на стенах, с чучелами медведей и оленей. Что действительно было там
милым и необычным: с появлением новых гостей они выпускали кроликов, живых
кроликов, которые бегали под столами, выпрашивая у обедающих кусочки еды.
На резных антресолях гуляла какая-то простая сердечная
компания с аккордеоном и гитарой. И мы, которые, собственно, хотели поговорить,
должны были докрикивать друг к другу отрывистые фразы.
Она курит тонкие длинные сигареты, одну за другой — вдова
Мити Красина, еще молодая, прелестная женщина, мать четверых сыновей. У нее
худощавое улыбающееся лицо, мимика такая. Улыбаясь, говорит о том, как
спасалась от тоски после Митиной гибели, как должна была забрать из полиции
машину, залитую Митиной кровью. Улыбаясь, рассказывает, как в последние
страшные месяцы добиралась с работы в поселение Алон Швут — домой, к сыновьям…
— Знаешь, — говорит она, улыбаясь, — иногда
мне кажется, что все это было в прошлой жизни, и не со мной. А иногда кажется,
что это было вчера…
Сыновьям Мити — старшему 16, младшему — 10. Малыш, конечно,
отца не помнит, ведь ему не было и двух лет, когда убийцы подстерегли Митю
ночью, на шоссе, — но ему важно, что старшие братья, вспоминая об отце,
всегда включают малыша в воспоминания, и он вроде все помнит тоже…
— Прости, — сказала я, — не помню, убийц
нашли?
— Да, их настигли. Они сгорели в машине…
— Ты ездишь без оружия?
— У меня нет оружия, — сказала она. — У Мити
оружие было… Кого это спасает?
Веселая компания вскоре спустилась с антресолей и стала
отплясывать неподалеку от нас с таким щедрым здоровым усердием, что я невольно
отворачивалась от оживленного, страдающего лица молодой женщины напротив и
смотрела на отплясывающих, кружащихся в пьяном веселии теток.
Наконец мы расплатились и вышли. Кроликов, видимо, загнали в
клетки. А может, плясуны распугали их по углам…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В аэропорту меня встречал Слава.
— Как дела, Слава? Синдикат на месте?
— Да что ему сделается… Он вечный… — подхватил сумку,
повел меня к выходу, приговаривая:
— Вчера опять какая-то группа ваших военных в штатском
приезжала. Говорят, генералы, важные чины… А я смотрю, Ильинишна… какие-то они
у вас там простые ребята: рубашки расстегнуты, галстуков в помине нет, смеются,
как дети… Всему удивляются и все им до фиолетовой звезды… Ну, чисто, как
говорит Рогов, клоуны. Опять кто-то из них в гостинице пачпорт оставил, гоняли
нас дважды в аэропорт… У меня вот у самого кавардак в доме: супружница законная
лежит с приступом остеохондроза: скукожилась, зацементировалась, засалилась.
Ну, рекомендовали ей тут одного командировочного экстрасенса. Пришел он, уложил
ее на пол, стал над нею эдак руками помавать… Я обошел кругом, смотрю — ее
перекосило всю: сейчас либо помрет, либо враз излечится. Оказывается, прямо
перед ее лицом этот факир своими штиблетами перебирает. А носочки у него
позапрошлогодние, видать… Приезжий человек, у шурина остановился, а у того — то
ли воду отключили, то ли очередь в ванну из жильцов всей квартиры…
— …есть еще один факир, Кикабидзе…
— Певец?
— Нет, другой… Говорят, помогает…
Я села в машину и под говорок Славы, под куплеты «Русского
радио».
…А мой кура-а-тор, районный психиа-а-тор,
дал направленье мне на промискуитет…
Тут же уснула, просыпаясь на светофорах и ловя сквозь сон
какие-то обрывочные его фразы, перемешанные с передачей «Святого распятия»,
прерываемого музыкальной программой «Русского радио».
— …как только выпадут дня два свободных, я шасть — в
деревню… колодец там чи-истый, глубо-окий, — душевные места. Туристы, вот,
суки: где присел, там и нагадил… Ты ж видишь, гад, что это колодец, место
святое, что ж ты бейсболкой воду черпаешь, всякий там свой ботинок полощешь! Ты
ж не харкай веером, подлюга!
— …тут, главное, не зарываться… Они, менты, лихоимцы,
ночью на грабеж выходят… Там у них фуражки летят будь здоров… Там они их моют
постоянно… Опять же какой-то биддинг вперли…
— «…наставления мирянам и инокам преподобного Серафима
Саровского: «сердце не может иметь мира, доколе не стяжет сей надежды. Она
умиротворит его и вольет в него радость. О сей-то надежде сказали
Достопоклоняемые иСвятейшие уста: Придите ко Мне все труждающиеся и
обремененные и Я упокою вас»…
