…Бедный Клавдий, кажется, изнемогает от всего этого. Он
понимает, что Синдикат должен отбацать Праздник Страны как можно громче —
такова традиция, такова идеологическая установка, которую подкачивает Клещатик
своими таинственными и крепкими связями в Иерусалиме. В то же время Клаве
хочется, чтобы его оставили в покое, чтоб он остался дома один, разулся,
прошелся незакованной в обувь раненой ногой по кухне, надел любимый красный
фартук в белый горошек и зафаршировал баранью ногу, о которой я слышу вот уже
полгода и не пробовала ни разу…
Клава мужественно пытается противостоять колоссальной утечке
бюджета на Праздник, я уже заявила ему, что дам на эти утехи плебса тысяч
двадцать, и ни копейкой больше. Но все мы понимаем, что бессильны.
Клещатик обаятелен, как дьявол, улыбается, говорит душевно,
убедительно… и вот уже минут через десять чуть не вся коллегия синдиков
наперебой предлагает всевозможные фенечки: Миша Панчер предложил заказать
особое мороженое: шарик — синий, шарик — белый, отразив государственные цвета.
— И сделать съедобные флажки, — подсказал негромко
Яша… — чтобы в финале праздника гости их дружно съели…
Все эти торжественно-рекламные глупости сожрут, конечно,
львиную долю годового бюджета. Но, чтобы накрутить расходы Синдикату, Клещатик
еще настаивает на увеличении числа артистов, количества номеров, численности
танцоров…
— Понимаете, — говорит он, — огромное
пространство льда не должно пустовать. Это провально — в смысле впечатления. На
льду что-то должно происходить постоянно. Гигантские площади льда должны быть
задействованы…
— Так посади на нем рыбаков, Норувим, —
нетерпеливо оборвал его Клава. — И тогда вечером мы будем иметь хороший
ужин… А для смеху пусть один из них провалится в прорубь…
Клавдий именует Ноя Рувимыча по-своему, сокращенным «Норувим»
— и это странное имя, напоминающее имя какого-нибудь библейского серафима,
архангела или провинившегося перед Господом, падшего ангела, очень тому
подходит…
Словом, Клещатик просачивается сквозь стены, проникает
гибкими пальцами дьявольского хирурга сквозь ткани мышц, вынимает сердце из
груди и кошелек из желудка. Кажется, он владеет навыками гипноза, который
действует на всех, кроме Угрозы Расстреловны.
Вчера она остановила меня в коридоре и, глядя в пол,
отчеканила: — «При том, что деятельность вашего департамента — никчемная чепуха
и разбазаривание средств, я вижу, что вы единственная сопротивляетесь этому
спруту Клещатику. Вы отказались проводить свои тусовки в «Пантелеево», это
правда?» И не слушая меня, дальше: — «И молодцом. Я хочу, чтоб вы знали —
«Пантелеево» принадлежит ему, ему лично, через этот сарай, через подставных лиц
прокачиваются наши миллионы…» «Откуда вы знаете?» — потрясенно спросила я. Она
усмехнулась, сказала — «а я не вчера родилась. И в той организации, где я до
вас работала, там умели раскапывать…» — и отмаршировала прочь.
Я действительно не езжу в «Пантелеево» и, похоже, Ной
Рувимыч с этим смирился. Для наших тусовок шустрый Костян, прочесав
Подмосковье, нашел чудный санаторий «Лесные дали» на берегу Истринского
водохранилища… В первый раз я ожидала скандала, вроде того, о каком мне
рассказывали мои ребята… Однако художники, писатели, кинематографисты и барды,
собранные в этом дивном месте, благополучно расселились по номерам и два дня
взахлеб общались, не выходя из конференц-зала, хотя погода стояла прекрасная и
я побаивалась, что эти, известные и уважаемые, люди просто разбредутся гулять
по лесу. Однако они вцепились друг в друга, смотрели фильмы, спорили до ночи, и
никак не могли расстаться. Мы с Костяном записали все выступления, я
отредактировала, и вскоре уже Сережа Лохман издал нам великолепный сборник
статей о литературе и искусстве, с обширной и страстной дискуссией страниц на
сорок в конце, — который мгновенно стал библиографической редкостью…
…Так вот, перекличка, посвященная грядущему Празднику
Страны. На ней произошел еще один, на первый взгляд, пустяковый эпизод.
Изя Коваль, продолжающий носиться с идеей круиза по Волге,
опять влез со своей темой: Казань, Саратов, Самара, Новгород… Плавучий
лекторий, водичка за бортом, заливка ментальности прямо в уши… А Клавдий
сказал: добавь к проекту график температуры воды, чтоб бабы могли захватить
бикини. Потом задумался и проговорил — отличная идея: людям некуда будет деться…
И вдруг Клещатик порозовел, встрепенулся, пергаментные его
щечки налились живым соком, затрепетали… Я посмотрела на него и поняла, что
грядет Новая Идея, которая, как баржа, потащит за собой какой-нибудь
грандиозный Проект — (Клещатик был гением выращивания Проектов Глобальных,
Международных, Межконфессиональных… — тут же сам становился генеральным
подрядчиком по их исполнению), — и главы департаментов должны распахнуть
кошельки своих бюджетов… Да и Центральный Синдикат, как яловая корова, должен
был приготовиться: уже бык Норувим увидел цель, уже рыл копытами землю,
помахивал хвостом, уже глаз его налился кровью страсти, уже примеривался он
влезть на свою любимую буренку по кличке Синдикат… Однако интересно — что можно
выудить, что вырастить из невинной прогулки по Волге…
Кстати, после переклички произошел еще один забавный эпизод:
в коридоре меня нагнал Клещатик с какой-то папкой в руках и попросил уединиться
в моем кабинете «на минутку». Я любезно пригласила, велела Маше принести чаю…
Ной Рувимыч был непривычно стеснителен, даже робок, присел на краешек дивана,
держа папку ребром на колене… Я заподозрила самое страшное… и оказалась права:
так и есть, он пишет… Он написал пьесу и хотел бы, чтобы я, как профессионал…
одним глазком… и так далее…
— Ной Рувимыч, — удивилась я, — у вас такие
связи… Если я правильно поняла, любой театр с удовольствием возьмет вашу пьесу
к постановке при определенных условиях.
— …возьмет, возьмет… — покивал он мешочками щек…
— …и актеры известные будут в ролях…
— …будут, будут… — сказал он, — уж не
сомневайтесь…
— Так чего ж вы хотите от меня?
Он помялся… переложил папку на второе колено, отхлебнул чаю,
принесенного Машей, и проговорил твердо:
— Мнения!
…Когда он вышел из кабинета, я раскрыла папку и застонала:
его пьеса называется «Высокая нота моей любви»…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 13. Три раввина
Главный раввин России Залман Козлоброд говорил притчами.
Выступал он всегда на русском языке, который знал плохо. Но говорил громко,
активно артикулируя. Притчи его выглядели приблизительно так: — «Виходит Гилель
из дюш… А кто-то скучает на двер… Это пришли шейлот
[1]
… —
«Почему китайцы такой длинный глаз»? Гилель сказать: — «Потому что ветер кидает
песок». Опять Гилель пойти в дюш, и снова кто-то скучает на двер…»
Понятно, что эти притчи выглядели слишком глубокомысленными,
но паства ему внимала, тем более что на этом подворье паству подкармливали…
