…Саша-фордист приветливо помахал нам рукой, показывая, что
он здесь, здесь, все в порядке, все ко мне. В левой руке он держал картонку, на
которой было написано: «Emilija Ropper» и «Shraga Ledashii». Значит, с нами
летели еще двое клоунов, и Саша тревожно их выглядывал, поднимая картонку все
выше. Если, не дай Бог, пропустить, Гоша по головке не погладит.
— А этих не знаете, случаем? — спросил он, не
решаясь назвать израильтян так, как позволял себе Рогов.
Но и эти двое клоунов вскоре нашлись, Саша побежал, пригнал
родимый «форд», мы погрузили чемоданы, забились в него и поехали. Слава
Богу, — воскресенье, утро, пробок нет… Слякотная пригородная Москва
замелькала бесконечными высотками… Сидящая впереди Эмилия Роппер, впервые
попавшая в Россию и, вероятно, до сего дня уверенная, что в России увидит
только срубы, избушки и медведей на полянах, громко вскрикивала при виде
высотных зданий, гигантских рекламных щитов и других примет сегодняшней жизни
столицы. Даниловский рынок ее потряс. «Циркус?! — восклицала она звонко —
Циркус?!» Впоследствии я не раз удивлялась этим детским восторгам израильтян.
Странно, ведь все эти люди в своей жизни объездили немало стран, видали много
чего в обоих полушариях. Но именно Россия, и особенно Москва, всегда приводила
их в состояние опьянения, — почему? Какие рассказы дедушек-бабушек о
местечковых обычаях российской и украинской глубинки питали их представления о
России?!
Шрага Лядащий, наоборот, сел к окну, налепил наушники и всю
дорогу мрачно дремал, сваливая лысую голову то на левый, то на правый наушник…
Он был родом из Ленинграда и Москву презирал по факту рождения…
Домой нас привезли последними.
— Ого! — сказал Саша, заруливая во двор. — Мы
к подъезду-то не проедем. Глядите, чего эт там у вас?
У нашего подъезда стояла пожарная машина, на асфальте в
черной слякоти змеились шланги, которые уже наматывали на бобины двое пожарных.
Вокруг толпились соседи.
Мы посторонились и дождались, пока пожарная машина
развернется и задом выедет в переулок. Толпа у подъезда, несколько поредев,
продолжала скандальные дебаты.
— А ты видал?! Ты, мать твою, видал моего
пацана?! — кричала совершенно непотребного вида баба в коротком халате и
резиновых сапогах, надетых на голые ватные ноги. Все они, надо сказать, были
расхристанны, — видно, выбегали из квартир в чем стояли. Но на этой
женщине лежал отпечаток того беспробудного свинства, по которому мы безошибочно
издалека определяем этот сорт людей. И сорванный пьянством и руганью голос, и
страшное речевое возбуждение не оставляли ни малейших сомнений — к какой
прослойке общества принадлежит эта дама. Она наскакивала на соседа с пятого
этажа, бедновато матерясь и выделывая пальцами, локтями и ногами непристойные
выкрутасы. Вообще выглядела марионеткой с перекрученными нитями, которую
волочет утащившая ее из шкафа собака…
— Вот тебе!!! Вот тебе!!! — выкрикивала
она, — Я те дам милицию!!! Я в другой раз лично тебя придушу, понял?
Мы молча прошли с чемоданами сквозь толпу соседей.
В подъезде невыносимо воняло гарью и какой-то химией. Все
вокруг было залито грязной пеной. На этот раз горел мусоропровод. Он еще чадил,
источая такую вонь, что я зашлась в кашле.
Лифт, само собой, был отключен, мы с чемоданами потопали
вверх по ступеням, на которых валялись старые газеты, мусор, сожженное тряпье.
Пока Борис искал по карманам ключи и отпирал дверь, я почувствовала, что на
площадке кто-то есть, и оглянулась. В нише с мусоропроводом прятался кто-то
низкорослый, только глаза вдохновенно сверкали белками, и реяло огненное облако
кудрей. Я бросилась к нему, схватила за плечи:
— Это ты?! — кашляя, крикнула я. — Ты
поджигаешь подъезд?!
Не двинувшись, не пытаясь высвободиться, он удивленно и
горестно смотрел на меня. Даже в полутьме подъезда его бледное лицо поражало
утонченными чертами мальчика-финикийца со старинной гравюры.
— Что вы, тетя! — укоризненно произнес странный
мальчик. — Не уподобляйтесь низким людям, которые живут в темноте и не
хотят знать света.
От растерянности, от нереальности происходящего — уж слишком
хорошо артикулировал и строил фразы этот малолетний отпрыск алкоголички,
слишком был спокоен и торжествен, — я отпустила его плечо.
— Злые люди, темные люди, — продолжал мальчик
певучим речитативом. — Они не знают, что нуждаются в свете!
— …Люди, львы, орлы и куропатки… — тем же тоном
проговорил Борис, появляясь за моей спиной: — Старичок, — сказал он,
склоняясь к мальчику, — когда-нибудь ты попадешься со спичками в руках, и
тогда не обижайся на темных и злых людей. На меня, например. Понял?
Он взял меня за руку и потащил в квартиру.
— Мальчик, кажется, ку-ку?.. — спросила дочь.
Я заходилась в спазматическом кашле…
— Все мы, кажется, ку-ку… — сказал отец и, не снимая
куртки и ботинок, прямо в коридоре стал быстро распаковывать чемодан в поисках
моего ингалятора.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Я шла по улице прекрасным осенним утром, какие бывают в
Иерусалиме в ноябре… На глянцевом склоне фаянсового неба выплюнутым божьим
леденцом таял бесполезный месяц. Странно, думала я, раньше я не замечала, что
за поворотом улицы Кинг Джордж сразу начинается Большая Никитская. И это
оказалось очень кстати, потому что в уме я держала зайти в Дом литераторов, где
меня должна была ждать Марина. Я шла мимо высоких витрин новых дорогих бутиков,
каких в Москве сейчас гораздо больше, чем в Иерусалиме, видела себя в этих
витринах и любовалась своим новым элегантным плащом с роскошной, свободными
складками спадающей по плечам пелериной. Да нет же, не в паршивом баре ЦДЛ меня
ждала Марина, а в этой вот новой кофейне, открытой в доме Петра Ильича
Чайковского. Я вошла внутрь, заказала коктейль… Марина, как всегда, опаздывала…
— Со льдом, пожалуйста, — добавила я пожарному за
стойкой.
Лед был сегодня необходим, потому что осень в этом году была
жарковатой даже для Израиля… Я села за столик, но солнце, ломящееся сквозь
огромное окно, нажаривало мне спину, так что нужно было пересесть в тень, за
другой стол. А лучше снять плащ! Конечно, к чему сидеть в плаще в этой уютной
кофейне!
Я попыталась расстегнуть пуговицы, но не обнаружила их…
Какой странный плащ — вообще без застежек. Наверное, его надо, как платье,
снимать через голову… Надо скорее снять его через голову, потому что
невыносимо, нестерпимо печет спину и плечи!
Тут сзади подсел ко мне чужой, омерзительный, зашептал на
ухо жирным доверительным голосом:
— …А не могли бы вы дать адресок вашего портного?
Впервые вижу такую потрясающую модель — горящие крылья!
Я в панике обернулась и увидела, что на мне горит пелерина
плаща… И стала срывать с себя горящие лохмотья, задыхаясь, оскальзываясь
пальцами в крепкой материи у горла…
