Ее боялись все. Даже Клава в ее присутствии забывал
отпускать свои шуточки. Даже Шая — единственную ее! — не заставлял
валиться под стол на грязный пол кабинета, а только следил, чтобы она присела
на корточки, как приседают по нужде за придорожным кустом… Мы с Яшей просто
тряслись при громовых звуках ее командорской поступи. Изя принимался вертеться
угрем, бормотать неразборчиво, набирать какие-то адреса на мобильнике,
скукоживался и замирал… Да и Миша, обычно такой бойкий Панчер, предпочитал
ускользнуть, испариться…
А уж как боялся ее Петюня Гурвиц, хотя, по субординации,
Угроза Расстреловна находилась в его подчинении.
Проходя мимо его кабинета — где решались многие финансовые
вопросы, — часто можно было слышать из-за закрытой двери ее тягучий ор:
— А я вас спрашиваю — почему у вас не встает сальдо?!
И голос Петюни, оправдывающийся и робкий:
— Потому что, я вам сейчас все объясню…
— Нет, я вас опять спрашиваю: почему у вас не встает
сальдо ни на начало, ни на кончало!!
Невероятно, но даже баба Нюта в ее кабинете понижала на
терцию голос, не выделывала ногами антраша и не скребла ногтями стол. Словом,
все мы трепетали, поскольку именно Угроза Расстреловна была той силой, что
вечно хотела блага и вечно совершала зло… Яша продолжал настаивать, что
российских аудиторов навела на Синдикат она, вот как глазливая баба наводит
порчу на крепенького толстощекого младенца. Эти аудиторы, с утра рассевшись в
«инструктажной» над своими бумагами, подтачивали румяный организм Синдиката,
как глист…
Так вот, когда у каждого из синдиков, стоящего перед
осуществлением важного действа, таяла надежда вытянуть к заветной дате рубли из
кошелька Угрозы Расстреловны, он подкарауливал Джеки, которого, правда, не так
легко было застать в его кабинете, и говорил умоляющим голосом:
— Джеки! Эта сука, ты ж ее знаешь… Она опять уперлась…
а я горю синим огнем, Джеки, милый… Мне сегодня до зарезу оплатить проезд
участникам конференции, они вечером уезжают… Спасай!
Вообще-то, согласно строжайшим инструкциям Центра, валюту
гражданам России выдавать было нельзя никак. Все россияне, вступавшие в деловые
сношения с нашей строгой организацией, должны были становиться в затылочек,
оформлять договор по всей форме российского закона, и деньги получать в рублях,
на свой банковский счет в Химках… в Братеево, в Бирюлево-Южном или где-нибудь
на Коровинском шоссе… Скучная материя, господа! Тем более что на пути к
копеечному гонорару стояла Угроза Расстреловна в форме часового, с ружьем…
Стоит ли говорить, что все мы частенько на цыпочках обходили
этого неусыпного часового слева: уступчивый Джеки, с его золотым сердцем и
легким нравом, писал на бланке израильской бухгалтерии вымаливаемую сумму,
ставил закорючку и, с заветной бумажкой в зубах, мы мчались в кабинет к
апостолу Петру Гурвицу, чтобы, позвякивая ключами, тот открыл врата
бронированного рая и выдал каждому по грехам его…
Вся эта двойная жизнь была довольно хлопотной, но в то же
время и давала нам известную свободу маневрирования. Я, например, всегда могла
послать ходоков, явившихся с идеями, проектами или рукописями, длинной обходной
дорогой, через бурелом, прямиком к часовому на штык… Ну что ж, друзья мои,
говорила я, пишите заявку, мы передадим ее Розе Марселовне, и если она решит,
что на это есть деньги в бюджете департамента, заключим договор, и со
следующего месяца… Так я поступала с Эсфирь Диамант или Кларой Тихонькой… или
какими-нибудь авторами трилогий на тему «Высокая еврейская судьбина»
И совсем другое дело, когда звонит вам Норочка Брук, с
просьбой оплатить проезд по железной дороге прибывшим из Киева на научный
Пленум профессорам Лифшицу и Штерну. Тогда я заходила к Джеки и, потрепавшись о
том о сем, выходила с заветной бумажкой, после чего наш вечно пьяный патриарх,
вздыхая, качая головой и приговаривая, что это в последний раз, рассказывая
какой-нибудь скабрезный анекдот, гремя ключами, отворял врата рая и отсчитывал
просимые сто тридцать восемь долларов… Изумленные же и растроганные профессора
Лифшиц и Штерн, со своими стабильными зарплатами в гривнах, писали расписки в
получении твердой валюты радостными твердыми почерками.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение №839:
Бойкий женский голос:
— Миленькие, а вы и до Германии дорогу оплачиваете?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда впервые в ворохе электронной почты мне попалась депеша
из департамента Розыска потерянных колен о том, что Геворкян Нателла Левоновна,
48 года рождения, профессия — переводчик с английского, принадлежит к
потерянному колену Шимона, (библейская психо-лингво-генетическая
характеристика: «проклят гнев их, ибо силен; и ярость их, ибо тяжела»), —
я возмутилась, немедленно настрочила письмо по обратному адресу, в котором
заявляла, что в задачи вверенного мне департамента не входит розыск кого бы то
ни было, ни тайный, ни явный, что я работаю с интеллигенцией методами,
отличающимися от обычных ухваток синдикатовских наемников. Что мне безразлично
— к какому колену принадлежит Нателла Левоновна, и принадлежит ли вообще, а вот
если она хороший переводчик, то я с удовольствием приглашу ее для синхронного
перевода ближайшей международной конференции на тему «Концепт греха в
славянской и иудейской традициях».
В тот день никто не отозвался на мое гневное письмо, но на
следующее же утро в свежей почте оказалось новое бесстрастное сообщение о
некоем Петренко Сергее Пахомовиче, слесаре-ремонтнике, принадлежащем к колену
Леви…
Я вздохнула и покорилась судьбе — очевидно, это была их
рутинная рассылка, которую они отправляли главам всех департаментов…
Клавдий оказался прав: месяца не проходило, чтобы на наши
головы не сваливалась очередная комиссия из Центра или стайка американских
спонсоров — с проверкой нашей работы.
…Ритуал приема комиссии сложился в Синдикате не вчера: всю
российскую коллегию — всех восьмерых синдиков — сгоняли в «перекличку», и
Клава, стоя сбоку от огромной карты Российской Федерации и сопредельных государств,
утыканной цветными кнопками в местах маломальского скопления евреев, гулял по
ней рубиновым огоньком лазерного фонарика.
— Это Норильск! — провозглашал наш патрон. —
Там проживает двадцать четыре еврея!.. А это Кушка… и наши тоже греют там
задницы.
За спиной его стояли флаги Израиля и России, флаг
Центрального Синдиката и простоватый наш — Синдиката Российского. Пунцовый
огонек, как от тлеющей сигареты, скакал, описывая гигантские дуги, вычерчивая
геометрические фигуры; пропадая, вновь вспыхивал где-то на Курильских островах.
Все это напоминало известный сюжет не такого уж далекого советского прошлого.
Про себя я называла этот номер «Песнь ГОЭЛРО».
