Мне был скучен этот многозначительный разговор ни о чем, и я
пыталась понять — зачем Клещатик его затеял и к чему приплел эти несчастные,
давно затерянные и растворенные среди иных племен колена? К чему? Но тема эта,
видимо, была вводным словом, вступлением. Я ждала основной речи, ради которой
меня сюда и привели.
— Но Бог с ними, с коленами… вернемся к нашим баранам.
Так вот, история, традиции — это правильно, это хорошо, но — искусство? Разве
искусство меньше значит в деликатной работе с восходящими!
Ной Рувимыч говорил и при этом ловко орудовал пятью, по
крайней мере, вилочками, ножами и какими-то нептуновыми трезубцами. Хорошо, что
заказала гречку, вскользь отметила я, и не только в диетическом смысле.
— Праздники, привлекающие тысячи и тысячи народу — вот
наша цель!
— Зачем? — кротко спросила я.
Он уставился на меня с искренним удивлением.
— Зачем?! Но разве сердце ваше не наполнится гордостью
при виде древних Ханукальных светильников, зажженных в Кремлевском дворце
съездов?
— Вы просите погрома? — так же кротко, но с
искренним любопытством спросила я.
— При чем тут погром! Послушайте, дорогая, у вас какие-то
стародавние представления о России. Это объяснимо, конечно: когда вы уезжали в
девяностом, в воздухе действительно пахло всякими неприятностями… Но сейчас
Россия стала поистине демократическим государством…
Я проглотила еще одну ложку гречневой каши. Видит Бог, эта
диета доктора Волкова требовала от пациента колоссального мужества.
— Ной Рувимыч… — сказала я. — На мой стол
ежеутренне кладут пачку вырезок из российских газет, этим занимается
специальный человек. Каждое утро я читаю своеобразные новости, несколько
однобокие, правда, — этого демократического государства. Подожженные
синагоги… оскверненные кладбища… ну, и прочие мелочи еврейских будней великой
страны.
— Вы не правы! — воскликнул он горячо. — То
есть правы в чем-то, без сомнения. Но и то правда, что наш мэр стоит на страже
законности. И вот уже много лет мы проводим наши праздники в самых престижных
местах столицы!
Он подозвал Кюхельбекера, тот прискакал, Клещатик молча
как-то щелкнул пальцами, что-то нарисовал в воздухе, — юноша пылкий через
долю минуты примчался с бутылкой вина. Ной Рувимыч с досадой поглядывал на мою
тарелку, все еще полную, что лишало его возможности предупредительно спросить:
— еще гречки?
У меня же мгновенно испортилось настроение. Я понимала, я
уже понимала все его строительные и дипломатические усилия: праздники
официально числились за моим департаментом, то есть технически относились к
моему бюджету. А я бы предпочла тратить бюджет своего департамента на другие
цели.
— Я принесу вам кассету нашего прошлогоднего Праздника
Страны. Мы проводили его в Лужниках. Грандиозное зрелище! Семь тысяч народу! Мы
с Эсфирь Диамант специально написали песню — «Скажи мне душевное слово»… — Она
исполняет ее довольно часто… Стихи наши, совместные… Не приходилось слышать?
Я помотала головой, глотая еще одну ложку гречки.
— Словом, пора уже готовить программу… Мы привлекаем
звезд эстрады. В этом году у меня родилась замечательная идея — устроить
праздник на ледовой арене.
— Зачем? — промычала я, уткнувшись в тарелку.
— Как — зачем?! В пропагандистских целях: гигантское
ледовое шоу!
— В Израиле нет льда, — угрюмо заметила я. —
Что вы собираетесь пропагандировать?
— Но это же грандиозно: представьте себе — выезжает
пара фигуристов и вывозит на арену огромный флаг Израиля! Такого еще не было,
а?
Я отодвинула тарелку. Он заметил это и заторопился:
— Мы еще успеем обсудить наш будущий праздник. А вот
насчет вашего семинара по искусству — где вы собираетесь его проводить? Я могу
предложить замечательную базу. Дом отдыха «Пантелеево».
Я вздрогнула. Вспомнила угрожающе расширенные Яшины глаза.
— «Пантелеево»?! Ни в коем случае! Только не
«Пантелеево»!
Я даже не пыталась вообразить ужасное это место. Я полностью
доверяла Яше.
Ной Рувимыч поднял брови, понимающе улыбнулся.
— Дело в том, — сказала я торопливо, — что
цель нашего семинара-пленэра — это создание литографий на библейские темы.
Следовательно, это работа художников с литографскими камнями, которых нет
нигде, кроме как в доме творчества… Технологический процесс такой, понимаете?
Сначала художник рисует специальным литографским карандашом или краской, в
состав которой входят жиры. Потом печатник протравляет кислотой готовый рисунок
на камне, так что сам камень протравлен, а рисунок остался, затем специальным
валиком наносит краску для печати, накладывает бумагу и сдавливает ее прессом…
— Интере-е-сно… — протянул Ной Рувимыч… — Забавный
процесс. Надо бы как-то попробовать самому.
— А вы рисуете?
— О, у меня талантов много, — снисходительно
улыбнувшись, сказал Ной Рувимыч. — Вот мы познакомимся с вами поближе, вы
убедитесь… Хотелось бы дать вам почитать кое-что из моего… Не сомневаюсь, что и
в литографии удалось бы мне сотворить что-то оригинальное…
Всю жизнь сдавленная меж отцом и мужем, — двумя
художниками, угрюмыми профессионалами, — я была удивлена такой
вдохновенной легкостью, но промолчала.
— О'кей, — встрепенулся Ной Рувимыч, — не
станем расстраиваться по пустякам, мне важнее ваше хорошее настроение. Но
обещаю, что в самом скором времени литографские камни в «Пантелеево» будут… А
пока… уверяю вас, что о технической стороне дела вы можете не беспокоиться.
Сегодня же к вам позвонит Ниночка, и вы только продиктуете ей список того, что
понадобится для вашего оригинального мероприятия… Я рад, что Синдикат наконец
привлек к работе человека творческого. Давно пора! Сказать по правде, не любил
вашего предшественника… А с вами — я уже вижу — мы подружимся… И только не
говорите мне, что работа в Синдикате помешает вам писать книги!.. Я ведь и тут
могу быть полезен…
Вот этого Ной Рувимычу не стоило говорить.
Меж нами повисла пауза. И пока она длилась, наливаясь моим,
мгновенно вспыхнувшим бешенством, он понял, что сказал лишнее…
— Чем же? — наконец спросила я, уже не следя за
интонацией. — Свои книги я пишу сама. Без подрядчиков.
Он мягко рассмеялся. Налил в мой бокал минеральной воды,
принесенной Кюхельбекером, дружественно потрепал меня по руке.
— Милая, да кто ж осмелится… Я говорю о другом… О
главном, — о том, что наступает после того, как книга написана… Весь дальнейший
процесс… промоушен… телевидение, радио… рецензии… тиражи… Букеры-мукеры… Такой
искрометно смешной роман, как ваш…
Ай-яй-яй…
По выражению моего лица он сразу понял, что оскользнулся.
Так танцор, стемпист, оскальзывается на яблочной кожуре, на апельсинном
зернышке, и уже весь филигранно отработанный номер летит к чертям. Ной Рувимыч
не читал ни одного моего романа, ему насвистал мелодию Хаим из известного
анекдота. Судя по всему, ему и литературную мою биографию насвистали очень
приблизительно, десятилетней давности…
