…Меня и саму коллеги часто приглашали поучаствовать в таких
вот семинарах.
В большинстве своем собирались там вполне приличные, даже
интеллигентные люди, читатели книг, и моих, в частности; многие и сами
пробовали писать — с каждого такого семинара я возвращалась с несколькими
рукописями, выданными мне «на благосклонное прочтение»… Бывало, после
выступления, затерев меня в угол в дребезжащем музыкой баре, кто-нибудь из этих
симпатичных людей интимным тоном интересовался — нет ли у Синдиката хороших
программ по Восхождению в Германию…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Но я-то в своем привилегированном департаменте Фенечек-Тусовок
ориентирована была на особую публику; я никого не должна была мучить
обязательной программой, никого никуда не тягала и вообще работала не топором и
зубилом, а скальпелем. Даже Яша в одном из своих летучих комиксов, нарисованных
им на «перекличке синдиков» за те пять минут, пока я отчитывалась перед
Клавдием за неделю, нарисовал меня в белом халате, стоящей над простертым,
обнаженным ниже пояса, пациентом. В одной руке я держала скальпель, в другой —
эфирную маску, из моего рта выдувался пузырь со словами: «Вы напрасно боитесь,
в моем департаменте обрезание делают незаметно и безболезненно»…
Словом, я просыпалась ночами, перебирая в уме всевозможные
идеи. Мысленно я называла это «постирушкой».
В конце-концов сочинила несколько изящных, на мой взгляд,
проектов. Например, проект семинара по искусству.
Наутро собрала свой департамент на еженедельное
координационное совещание. В кабинете у меня уже стоял к тому времени роскошный
диван для посетителей, журнальный столик, кресла. По пути на работу я покупала
обычно печенье, Маша и Женя заваривали на всех чай… Эти совещания, а точнее,
ор, колготня и ругань, проходили у нас довольно весело, и на наш хохот, бывало,
забегал Яша, кое-кто из инструкторов департамента Восхождения, заскакивал Изя
Коваль с новой моделью мобильного телефона, забредал Гурвиц, позвякивая тяжелой
связкой ключей от рая…
— Ребята, — сказала я, как это ни смешно,
волнуясь. — Главная новость: в конце месяца мы проводим небывалый семинар
по проблемам искусства…
— А на кого ориентирован этот ваш семинар?! —
завела, как обычно, Рома. — Кому адресован?
И тотчас зазвонил телефон. Маша взяла трубку. Я показала ей
знаками: не могу, мол, занята, совещание, отсылай…
Но услышав голос в трубке, Маша вытаращила глаза, судорожно
сглотнула и пробормотав:
— Щас, Ной Рувимыч… — переключила кнопку на аппарате.
— Клещатик!!! — прошипела она.
Что-то смутное вспомнилось мне. Кафе в Иерусалиме, зеленый
тент над столиком, пятна света на благородном стволе старой оливы… Что-то такое
предостерегающее…
— Я же показала тебе — не могу! — удивленно
сказала я Маше. — У нас совещание.
— Но ведь Клещатик!!! — сдавленно вскрикнула
девочка. Судя по виду, она вполне была готова грохнуться в обморок.
Я взяла трубку и услышала совершенно родственный голос:
— Здравствуйте, дорогая… Простите, что влезаю в ваши
напряженные будни, посреди совещания…
Я пожала плечами. Откуда этот господин мог знать о
совещании? Услышал мои слова? Но ведь Маша успела переключить телефон, я точно
видела…
— Ничего-ничего, — любезно проговорила я. —
Слушаю вас…
— …Ной Рувимович, — подсказал он… — А мы ведь с
вами давно уж должны познакомиться. Опять же и повод подходящий — ваша
прекрасная идея семинара по искусству…
Я оцепенела.
Да, за завтраком я советовалась с мужем — кого позвать на
наш семинар из российских художников и искусствоведов, кого пригласить из
Израиля… Но больше никому, просто никому не успела сказать ни слова, вот, до
последней минуты…
Я внутренне заметалась. Спросила растерянно:
— Откуда вы знаете о семинаре?
— Слухом земля полнится!.. Вы человек у нас заметный,
так что… — он еще говорил что-то, тем же задушевным тоном… Я не знала, что и
подумать.
— …а вот сегодня, минут через сорок, скажем, могли бы
мы встретиться, пообедать где-нибудь?
— Вы имеете в виду где-то в городе?
Он рассмеялся:
— Да уж, не в Синдикате… У меня, знаете, печень не
казенная.
Действительно, на обед к нам, в Синдикат, с часу до двух
привозили алюминиевые баки из ближайшей столовой Метростроя, и мы обреченно
жевали прибитые котлеты, обугленную печенку и макароны, липкие и тягучие, как
смертная тоска…
— Я заеду за вами в три, — сказал Ной
Рувимыч, — а там уж мы решим — куда податься. — И повесил трубку.
В сильнейшем замешательстве я обвела глазами своих
подчиненных. Напряглась и вспомнила почти дословно разговор с моим
предшественником на террасе иерусалимского кафе. «Пусть все твои чувства, все
мысли и все позывы твоего естества замрут… и встанут дыбом…»…
— Ну вот, — проговорила Рома почти
удовлетворенно. — А я все ждала — что это Клещатик запаздывает! Целых два
месяца дал вам свободно гарцевать… Видать, чего-то опасается…
— Что ж вы молчали?! — воскликнула я. — Ну,
рассказывайте!
Все они загалдели, перебивая друг друга, поправляя,
вскакивая и вставляя какие-то замечания, совершенно мне непонятные. Из всего
этого коллективного объяснения поняла я вот что:
Ной Рувимович Клещатик со своей фирмой «Глобал-цивилизейшн»
уже много лет был генеральным подрядчиком Синдиката.
Его фирма, официальная, удобная и общеизвестная, как
памятник Пушкину, проплачивала все затеи Синдиката безналичкой, — это было
удобно всем, а затем уже Синдикат, с его неповоротливостью огромного
ископаемого, спустя недели или даже месяцы оборачивался вокруг собственного
хвоста и возвращал Клещатику долг, а порою Центр сполна возмещал затраты фирмы
«Глобал-Цивилизейшн» в Иерусалиме, и совсем иной, вполне конвертируемой
валютой.
Тень Клещатика нависала над Синдикатом, как статуя Свободы
над Гудзоном. Любое мероприятие, любое деяние Синдиката в России осуществлялось
через эту фирму — «и будешь ты ходить путями моими»… Без Клещатика немыслимо
было снять зал, провести семинар, заказать автобус, поместить в гостиницу
приезжих лекторов, купить в отдел ручки и салфетки. Вообще-то, объяснила
осведомленная и опытная Рома, таких фирм навалом по всему миру, существуют они
за счет своих — ну, 11-12 процентов за услуги… Но специфика существования
Синдиката в России, понимаете ли, балансирование, так сказать, в некоторых
деликатных вопросах финансовой законности… с этим ведь такая морока! — тут
она, как обычно, перешла на шепот, многозначительно округлив глаза и почти
синхронно вывернув руки большими пальцами вниз: последний жест римлянина в
Колизее. Ничего не поняв, я уставилась в пол, на который они указывали… Наконец
сообразила: с прошлой недели в «инструктажной», большой комнате на первом этаже
прямо под нами, где обычно консультировали потенциальных восходящих, сидели и
работали аудиторы из Налоговой инспекции… Мимо этой комнаты служащие Синдиката
носились бесшумными валькириями, а главный бухгалтер нашего российского
кошелька, Роза Марселовна Мцех, ходила торжествующая и гордая своей
проницательной честностью. (Яша подозревал, что она-то и навела российских
аудиторов на нашу избушку двуликого Януса. При этом на салфетке (дело
происходило в нашей неказистой столовой за неказистым обедом) он мгновенно
набросал двуглавого Ануса: пышную, как сдвоенные подушки, задницу с двумя
отверстиями — в одно через огромную клизму Джеки Чаплин закачивал доллары. Из
другой бреши с фонтанной мощью вылетали рубли, и эту-то брешь и пыталась
закрыть своим телом железняк-матрос Роза Марселовна…)
