— рассылка материалов «Народного университета»
Пожарского;
— рассылка национальной русской партии Украины о
притеснениях, творимых украинскими националистами;
— рассылка Чеченского Союза борьбы с оккупацией;
— рассылка Панславянского Союза борьбы с засильем
американо-сионистского спрута;
— приглашение от Гройса явиться на банкет, посвященный
учреждению Фонда Объединенных Еврейских Конгрессов;
— приказ по департаменту Кадровой политики об
увольнении Анат Крачковски и немедленном ее отзыве в Иерусалим;
— приказ по департаменту Кадровой политики о
восстановлении Анат Крачковски в должности и продлении ее деятельности на три
месяца, в связи с отсутствием достойной замены.
…Раскапывание завалов электронной почты прерывалось
пулеметной очередью звонков. Я уворачивалась, как могла. Наконец поняла, что,
не обучив своих ребят отчаянно и артистично врать, я буду погребена под лавиной
посетителей, просителей, представителей и учредителей…
Весьма скоро мы выработали несколько нехитрых приемов.
Тот, на кого выходил очередной, жаждущий моей крови,
проситель, аккуратно и вежливо говорил, на всякий случай:
— Она на совещании, а кто ее спрашивает? Одну минутку,
я выясню — сможет ли она отвлечься.
Затем, на цыпочках вкравшись в мой кабинет:
— Там этот старикан, с проектом пирамиды-усыпальницы
Рабина.
Или:
— …помните, дама, которая новый гимн Израиля пишет?
Или:
— …Лившиц, насчет генетической перелицовки палестинцев…
Я молча махала руками, хваталась за голову, закатывала
глаза, и Костян или Маша, или Женя удалялись также на цыпочках:
— К сожалению, она на совещании у начальства по очень
важному вопросу…
Но, бывало, меня заставали врасплох — когда по
неосторожности я брала трубку сама.
Так напал на меня старикан, архитектор из Одессы.
Восьмидесятипятилетний могикан, — к моему изумлению, он
продрался через колючую проволоку и минные поля нашей охраны и приволок
несколько папок со своими проектами. Одна из них — огромная, из похожего на
фанеру картона, долго не открывалась, он пыхтел, развязывал тесемки, попутно
захлебываясь торопливыми объяснениями, кашляя, задыхаясь, впрыскивая в рот дозы
ингалятора. Я, сама астматик, терпеливо и сострадательно все это пережидала.
Наконец, во всю ширь письменного стола передо мной
распахнулся павильон ВДНХ, украшенный звездой Давида.
— Что это? — спросила я, имитируя неподдельный
интерес.
— Проект Третьего Храма на горе Сион, — проговорил
он гордо. — Ищу спонсора.
— Строить? — кротко спросила я, не веря ушам
своим.
— Пока нет! Издать альбом.
Правильно, что евреи установили запрет на изображение,
подумала я. Знали своих.
Затем он долго демонстрировал коллажи, которые настрогал в
великом множестве. Иные я даже помню: лодка, вроде индейской пироги, в которой
в затылочек друг другу сидят на веслах десять мужчин…
— Тур Хейердал на «Кон-Тики»? — поинтересовалась
я.
Он пояснил, что это — аллегория: предводители десяти
потерянных израилевых колен плывут, устремленные в неизвестное будущее…
— А их разве по воде гнали? — удивилась я.
Он повторил невозмутимо:
— Это же аллегория…
На другом коллаже Главный раввин России Манфред Колотушкин и
Главный раввин России Залман Козлоброд — смертельные враги в жизни — уходили,
обнявшись, светлой дорогой к Храму, который стоял на горе Сион и сиял, как
гигантская новогодняя елка. А там, наверху, раскрыв братские объятья, их ждал
уже третий Главный раввин России, щадист Мотя Гармидер, которого ни тот ни
другой, доведись им, не то что к Храму — к бане близко бы не подпустили…
Наконец, на третьем коллаже — Главный раввин России Залман
Козлоброд крепко обнял, вернее, вцепился в каменные Скрижали завета.
Создавалось впечатление, что он только что получил их в вечное пользование
неподалеку от своего поместья в Лефортово и, — в отличие от Моисея, —
боится нечаянно разбить…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 7. «Себя как в зеркале я вижу»
…Просыпаясь часа в три ночи и маясь до утра, я изобретала
генеральный путь собственной деятельности, будила мужа, советовалась с ним,
ссорилась, отчаивалась, вдохновлялась… Мне хотелось придумать что-нибудь
этакое, новенькое, чего еще не было в Синдикате…
Собственно, работа с населением давно уже обрела
традиционные формы: помимо колоссальных народных гуляний в табельные дни,
помимо кружков, курсов по изучению чего бы то ни было, вечеров и лекций, фенечек
и тусовок, каждый департамент практиковал выездные семинары, где в течение трех
дней где-нибудь в загородном доме отдыха, пансионате или туристической базе
заезжие израильские посланники и местные специалисты, заказанные и оплаченные в
«Научном Форуме» у Норы Брук, обрабатывали пойманных в сети рыб по высшему
разряду: программа таких семинаров составлялась наиплотнейшим образом, с
получасовым перерывом на обед, так что желающим прокатиться за город на халяву
приходилось отрабатывать и номера в тусклых обоях, и селедку под майонезом, и
свежий воздух за окном.
Основным условием набора публики на такие вот тусовки было
наличие мандата. Собственно, это был и основной закон Страны: взойти в Святую
землю предков может человек, имеющий мандат на Восхождение… Этот самый мандат
человеку обеспечивал его еврейский дедушка или бабушка, — что уж говорить,
условие щадящее. Ведь, положа руку на сердце, или, оглянувшись окрест, вы чаще
всего найдете этот самый мандат не далее как у себя за пазухой… а если не
найдете, то, значит, плохо ищете… Покопайтесь в родословной, пошукайте
какого-нибудь прадеда-кантониста, какого-нибудь Семена Ивановича Матвеева,
полного георгиевского кавалера, бывшего Шмуля Мордуховича… Ищите, говорю я вам,
и обрящете… В девяностые годы, годы Великого Восхождения, мандаты покупались в
синагогах, подделывались в паспортных столах, возвращались во многих семьях из
небытия, из выкрещенного прошлого, из кантонистских легенд, из бегов, из
потерянных паспортов, из подделанных военных билетов… В те, уже легендарные,
годы сотрудникам Синдиката не приходилось рыскать по задворкам Советского
Союза, чтобы выдать на гора и засыпать в закрома Родине… Они работали, как
черти, валясь от усталости с ног, отправляя в день по нескольку самолетов…
Ныне ситуация поменялась, и, словно гончие ищейки, синдики
прочесывали и прочесывали старые грядки, пытаясь раскопать давненько закопанные
в землю мандаты на Восхождение, а иногда заново посеять и вырастить в человеке
нечто такое… некое чувство… самоощущение такое, вот… ощущение чего-то такого,
неопределенного, но жгуче волнующего, которое… Короче — на чиновном жаргоне
Синдиката это называлось национальной самоидентификацией, и я хотела бы
взглянуть на прохвоста, который изобрел этот термин.
