…открылась дверь и вошла наша Рома, как всегда, — с
видом независимой иерусалимской кошки, — словно бы по пути куда-то, в
более важное место, на более важную встречу…
— Ро-ома! — дружно протянули все мы. — Вы
разве не на корабле?
— А чего я там забыла, — сказала она, — мне
еще сегодня Гройса собирать в Бангладеш, зашить кое-что, простирнуть,
погладить…
— Тогда выпейте, вот, — сказал Костян, наливая
Роме в бумажный стакан сухого вина. — Мы сегодня начальника провожаем…
Рома с удовольствием выпила, крякнула, закусила бананом…
— …род приходит и род уходит… — сказала она, — а
Синдикат остается…
Я рассмеялась, — она была права.
— Жаль только, — сказала я, — что мне так и
не удалось уговорить начальство купить для вас новое здание…
— И не удастся, — спокойно отозвалась Рома, со
щекой, оттопыренной бананом. — Никому не удастся… Клещатик не позволит.
Задушит и саму идею, и того, кто ее породит… Ведь он за этот садик собирает с
Синдиката ежегодный отменный урожай.
— Как?! — ахнула я, — Разве и садик
принадлежит Ной Ру?..
— …и садик, и садик…
— Вы это знали?! И молчали?!
— А вы не спрашивали, — мстительно ухмыльнулась
Рома… — И, честно говоря, — что это изменило бы?
— Ну да… — подхватила я в тон ей, — род приходит,
и род уходит… а Клещатик остается…
— Ах, тут пьянка, как всегда! — С какой-то бумагой
заглянула Угроза Расстреловна Всех. — Что это с вашим лицом? Доигрались?
Вас что, допрашивали? Я хотела сказать: тут последние выплаты Кларе Тихонькой
на календарь «Вечная Катастрофа», — так вот, чтоб вы знали, — я не
подпишу!
— Не подписывайте! — бесшабашно отозвалась
я. — Хрен с нею, не подписывайте, Роза Марселовна! Костян, налей
неподкупному Стражу Пустой Казны…
— А знаете что, я выпью, действительно! — сказала
Угроза Расстреловна, усаживаясь вдруг на стул… — Сегодня аудиторы закончили
наконец проверку… Прямо камень с души…
— Ну и как? — поинтересовалась я ехидно.
— Все в порядке! По моей части — комар носу не
подточит!
— Как… а Джеки? Вы же знаете, что…
— А это другая бухгалтерия, не моя, — быстро
отозвалась Роза Марселовна… И, понизив голос, сказала: — И потом, — при
чем тут Джеки? Вы что имеете в виду?
Она поднялась и под локоть подтолкнула меня к моему
кабинету, одновременно плавно прикрывая дверь.
— Но вы же знаете новости… — тихо проговорила я. —
Джеки играл на…
— Ну играл!.. — Она смотрела на меня со
снисходительной иронией… — Джеки — это беда его собственной мамы или
жены, — не знаю — кто там с ним мучается… Джеки свои проигрывал, свои
кровные. Всю зарплату просаживал, это правда… Иногда буквально голодал… Я ему
часто бутерброды из дому приносила… Уважаю честность! Страсть у него,
понимаете… Бывают такие случаи. Достоевский. Некрасов. Но казенных денег он не
касался…
Я, не отрываясь, смотрела на эту загадочную женщину. Она
достала сигарету, закурила:
— У вас тут не курят, я знаю, но вы уж, считай, что
уехали… Я одну затяжку, на минуту…
— Но… позвольте!!!.. Куда же — деньги… на что?!..
Миллионы!!!
Угроза Расстреловна Всех усмехнулась.
— Вы уезжаете? — спросила она. — Уезжайте, с
Богом… — Она махнула рукой, налила сама себе из бутылки остаток вина… —
Уезжайте… И не будите лиха… Вот, я выпью, чтоб вам дорога была… — Она
поднялась, выпила стоя. — Так вас что это — не допрашивали, нет? Знаете, в
той организации, где я работала до Синдиката…
Зазвонил телефон, и поскольку заплаканная Маша не брала
трубку, чтобы не гундосить от имени всего департамента, я — через стол —
потянулась к телефону.
— Мое терпение на конце, мерзавцы, подонки,
паскуды!!! — заорал мне в ухо знакомый голос. — Я написал на вас куда
следует!!! Я обещал, и я написал, обещал и написал!!! Пусть вам жопы-то
начистят в вашем детском садике! Воры!!! Воры, подонки, мерзавцы!!! И ваш
корабль паскудный, и ваши липовые евреи — это я, я сообщил, куда следует!
Я молча слушала Кручинера, удивляясь изобретательности
разработчиков, придумывающих ходы для нашего нескончаемого комикса… Я
залюбовалась этим вот, последним ходом, этим завитком, изыском, ничего уже не
дающим действию… Наконец вежливо проговорила:
— Я уезжаю, Ефим Наумович, покидаю вас, счастливо
оставаться! Передаю на ваше попечение новое начальство. Берегите его… Уверена,
вы подружитесь.
И аккуратно опустила трубку на рычаг.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В последний раз с тайным торжеством, но и слабым шевелением
грусти, я открыла почтовую программу. На меня, как из рваного мешка, вывалилось
тридцать восемь писем.
— Рассылка «Народного университета» Пожарского с
перечнем трех конференций, пяти семинаров и сорока девяти лекций, на каждую из
которых меня приглашали особо;
— Рассылка Боевого Чеченского Союза против оккупации;
— Рассылка Панславянского союза против засилья
американо-сионистского спрута;
— Приглашение от Гройса на Учредительный Пленум новой
русской партии в поддержку еврейского лобби в странах Балтии;
— Сообщение из департамента розыска потерянных колен о
том, что Иващенко Василий Федорович, 55 года рождения, по специальности тренер
по плаванию, принадлежит потерянному колену Реувена («Реувен, первенец мой,
крепость моя и начаток силы моей, избыток достоинства и избыток могущества,
стремительный, как вода…»);
— Приказ по департаменту Кадровой политики об окончании
каденции в должности синдиков: Клавдия, Панчера, Сокола, Коваля, меня, Гурвица…
и прочих;
— Приказ по департаменту Кадровой политики об
увольнении Анат Крачковски с занимаемой должности и немедленном отзыве ее в
Иерусалим, безотлагательно, в любом виде, невзирая на сопротивление;
— Приказ по департаменту Кадровой политики о
восстановлении в должности Анат Крачковски и продлении срока ее пребывания в
России еще на три месяца в связи с отсутствием достойной замены;
Я пролистнула еще двадцать восемь ненужных уже сообщений,
воззваний, приглашений и просьб, пока не докатилась в самый конец…
Ну, здравствуй…
Здравствуй, мой пророк, мой неведомый товарищ, мой судья,
мой самый недоброжелательный друг и самый нежный недруг…
Я неловко, левой рукой защелкала «мышкой», повторяя себе,
что это ведь — в последний раз:
«…А ты возьми кинор, обойди город, блудница забытая! Играй
складно, пой много, чтоб вспомнили тебя…»
