И не слушая больше восторженное бульканье Павлика, опустил
трубку на рычаг.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Марина забрала с выставки «Наши привязанности» своего
плюшевого мишку, которому недавно исполнилось сорок пять лет, отряхнула с него
пыль, отчего зазолотилась его старая шерстка, чуть тронутая молью на спине и
правом ухе, заиграла, заискрилась. Она обняла его привычным движением, и так,
вдвоем, они спустились в метро…
Мы должны были встретиться на Новокузнецкой, в центре зала…
В вагоне она смотрела на людей, как обычно, —
отрешившись и зная ВСЕ о каждом, и думала, как было бы замечательно, если б в
этом вагоне каждый из пассажиров взял бы в руки свою любимую детскую игрушку и
ехал так, в обнимку с ней. Вон тот дядька, с угрюмым желчным лицом, держал бы
на коленях деревянный грузовик с отломанным колесом, который в сорок девятом
году подарил ему дядя Федя, мамин брат, вернувшийся из лагеря… А тетка с
иссушенным профилем коммунальной стервы баюкала бы на коленях куклу Марьяну с
полуотклеившейся паклей волос…
Впервые в жизни она приехала на свидание раньше меня, потому
что просто перепутала время. Она давно уже не слишком сверялась с обычными
людскими часами, давно уже существовала в пространстве, размеченном другими
вехами… Сидела на лавочке в центре зала, глядя на пробегающих мимо людей
полуприкрытыми глазами. Медитировала…
…Меня рядом она почувствовала не сразу… Так и сидела,
полуприкрыв глаза, пока я доставала пудреницу и красила губы…
— Ты бы хоть научила меня чему-нибудь своему, —
жалобно попросила я, завистливо глядя на ее, ополоснутое отрешенным счастьем,
лицо, — что там? медитации какой-нибудь…
Не меняя выражения лица, она проговорила:
— Да, ты затоптана… Тебя залягали копытами мелкие
демоны нижнего мира… Сядь-ка спокойно… Так… Не обращай внимания на грохот… Это
даже хорошо. Здесь никто никому не нужен, и никто никому не важен… Закрой
глаза… Так… Теперь вдохни глубоко, снизу живота, и мысленно проследи движение
этого шелкового тугого глотка воздуха… как он движется по гортани,
чувствуешь?.. спускается в пищевод, проходит по желудку, и вниз, вниз, —
заполняя внутри каждую клеточку; гони его вниз до самой последней чакры!..
А теперь не торопись… медленно и радостно выдыхай его,
выдыхай до дна, до последней молекулы, отходи, отплывай… Замирай… затихни… И
перед тем как вдохнуть опять, мысленно изнутри ощути себя совершенно не
причастной этому миру. Пустой… и абсолютно свободной. Да при чем тут свобода!
Тебя просто нет, нет тебя! Перед тобой бесконечное голубое полотно, на котором
ты вольна рисовать любые картины… Да они и сами будут возникать, сами по себе…
Ты — ничто, ты — субстанция прозрачного воздуха… Эти семь мгновений — отдохни
от мира, и дай миру отдохнуть от тебя…
И гулкий, грохочущий поездами перрон сомкнулся вокруг,
разомкнулся, стал огромной сферой, уходящей бесконечно вверх, а внизу,
пересекаясь, сталкиваясь, разбегаясь, все сновала и сновала толпа…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 39. Последний отпуск
…По перрону тель-авивского вокзала прогуливался красавец с
орлиным, что называется, профилем, роскошными высокомерными бровями, огненным
взором ярких и сумрачных зеленых глаз, с изумительного красноватого оттенка
каштановой бородкой…
Все это великолепие водружено было на непрезентабельное
тулово с низкой посадкой, плоским задом и какими-то неуверенными ногами —
фигуру, вполне пригодную для заурядной мужской особи, но отнюдь не для этой
царственной головы, которой не хватало лишь чалмы с изумрудом во лбу или
королевской шляпы с плюмажем. Голова совершенно разоблачала невзрачное тело и
даже обличала его, словно владелец этих кривоватых ног и сутулой спины украл
где-то уникальный музейный экспонат.
Он сел с нами в один вагон, и когда проходил контролер, я
мгновенно представила, как захваченный врасплох преступник снимает голову с
плеч, прячет под мышку, но не тут-то было: из подмышки торчит гордый нос с
гневно раздувающимися тонкими ноздрями и выразительно посверкивает зеленый
глаз… И чуть ли не до Хайфы, куда мы ехали в гости к друзьям, я придумывала
приключения украденной головы и очень этим развлекалась. Например, поняв, что
ему от расплаты не уйти, вор прячет голову в мою сумку как раз тогда, когда я
отлучаюсь в туалет, и убегает по проходу в тамбур — без головы, разумеется. Тут
забавна реакция наших левантийских, ничему не удивляющихся обывателей.
Возможно, кто-то кричит ему вслед — Мотек, что у тебя горит? — ну, как
обычно они реагируют, если обстоятельства требуют пошевеливаться. Будет ли
стрелять вспыльчивый и вооруженный пистолетом поселенец в резво бегущее
туловище? Не решит ли он, что это бежит террорист, подбросивший свою начиненную
взрывчаткой, голову (начинять удобно, много отверстий) в полный людьми вагон?
Ну, и так далее…
Борис, когда я описывала все эти картинки, меланхолично
заметил:
— Но ведь это нос майора Ковалева.
И я скисла.
К тому же я забыла дома книгу, пришлось всю дорогу листать
газеты… В «Джерузалем пост» целый цветной разворот был отдан иерусалимским
львам: оранжевый, с серебряными крыльями, лев. Лежащий, расписанный кубистским
рисунком, черно-белый, с гордой гривой. Зеленый, как яблоко, грозно набычивший
голову, лев. На площади в клумбе сидели два льва, хвостами друг к другу. Один
красный, в белых яблоках, другой полосатый, как бурундук. Стоящий, ковровой
выделки, расписной, как узбекский ляган. Не было только нашего,
утреннего-золотого, улыбающегося, стерегущего главную улицу рынка
Маханэ-Иегуда… Ах, жаль…
На соседней странице известный политолог комментировал
«худну» — перемирие с арабами, слепленное на скорую руку, — предрекал, что
долго оно не продлится, и до конца недели мы наверняка еще сотрясемся в
каком-нибудь взрыве…
Все шло своим, уже накатанным, ходом:
Арабы взрывали евреев. Евреи расписывали львов…
Американцы давили с мирными переговорами. Евреи расписывали
львов.
Европа лгала, изворачивалась, подмахивала своему насильнику,
от которого лет пятьдесят уже рожала детей ислама. Зато евреи расписывали
львов…
— Смотри! — сказал вдруг Борис и подвинул мне
русскую газету.
Это была огромная, на разворот, статья известного журналиста
о скандальных событиях в российском Синдикате. «Восхождение по карте» — и
иллюстрация, коллаж: человечек карабкается вверх по отвесной гигантской
игральной карте, изображающей марьяжного короля с лицом Джеки Чаплина. В жизни
у нашего симпатичного Джеки никогда не было такого циничного лица… Мне было
страшно жаль его…
Да: Синдикат пленных не брал… Организация старая, почтенная,
с большой ветвистой биографией, в которой немало попадалось укромных уголков,
темных тупиков, загаженных подворотен… — ему не привыкать было переживать
скандалы. Крепкий фрегат, сработанный из цельных бревен, — ему приходилось
пережидать и не такие шторма… Он плыл дальше в неохватном океане, забрасывая
трал, вытягивая улов, лавируя меж берегами континентов и материков, огибая
острова… все плыл и плыл по маршруту, разработанному каждый раз новым
капитаном… И когда тот или иной матрос поднимал на судне бунт или крал шмат
солонины из бочки, или просто сходил с ума от безбрежных, никем не учтенных
пространств, — по приказу угрюмого капитана из Долины Призраков тело
безумца, зашив в мешок, просто вываливали за борт…
