— Ну что вы! — вздохнула я, — какая там
благодарность! Я ведь этот листок долго держала у себя… как некое даже оружие
против вас, в случае, если…
— Понимаю, вы не обязаны объяснять… И все-таки, —
что я могу для вас сделать?
— ой Рувимыч… — я помедлила. — Я все равно скоро
уезжаю… и сейчас узнала, что кошелек моего департамента пуст.
Клещатик подался вперед, словно желая мне что-то разъяснить
или оправдаться, но я остановила его:
— Не желаю напоследок пускаться в разыскания, хотя
считаю, что правда интересует не только следователей. Я прошу вас об одном:
оплатите Сереже Лохману издание альбома старинных еврейских надгробий Украины и
Беларуси. Это последний наш проект… Альбом немедленно станет редкостью — ведь
эти кладбища скоро придут в полное разрушение, и не останется никого, кто бы…
— Разумеется, разумеется! — воскликнул он.
— …я просто знаю, что Сережа все равно издаст
альбом, — продолжала я, — но останется без штанов, это ведь штука
недешевая.
— Ради Бога, не беспокойтесь! Пусть только позвонит
мне.
— Он не позвонит. У него нет на все это терпения.
— Хорошо, черкните его телефон…
И глядя, как я разыскиваю на столе хоть клочок бумаги,
проговорил:
— Признаться, думал, что вы раньше выскажетесь… Ждал
даже, на перекличках был готов к отпору… Почему вы молчали?
— Видите ли… — пробормотала я, — на третьем году
службы в Синдикате «все слова утомляют»…
Записала на листке телефон Лохмана, отдала Клещатику и
встала из-за стола. И он поднялся с дивана. И где-то там, высоко над нами, с
облегчением зашевелились наши охранители, вздохнули, размяли затекшие ладони,
вложили в ножны клинки…
— Мне жаль… — сказал Ной Рувимыч, приоткрыв дверь и,
видимо, не решаясь протянуть руку. — Жаль, что за эти три года мы не
сблизились. Но мне кажется, что вы бы этого и не допустили. Я прав?
Я засмеялась и кивнула. Мне было все легче, все легче
дышать. Хамсин сломался…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда этой же ночью позвонил Яша, мы минут пять не брали
трубки и даже голов не отрывали от подушек, абсолютно уверенные, что звонит наш
дуся Ревердатто. Обычно тому надоедало трезвонить на третью минуту, а тут
звонки все летели и летели из кухни к нам в спальню, словно пытались убедить
меня подняться. Я поднялась и, чертыхаясь, побрела на кухню. Определитель
показывал Яшин номер. Я испугалась.
— Умоляю, — проговорил в трубке его хриплый
голос. — Приезжай немедленно. Тебя они уважают…
— Что случилось?!
— Возьми такси, я тут один с ними с ума сойду…
— Борю захватить?
— Не надо, они говорить откажутся…
Девицы сидели на диване в столовой, в одинаковых желтых
пижамках, тесно прижавшись друг к другу… Интересно, как это у рослого
широкоплечего Яши получились такие щуплые дети. В Маню, наверное…
Видно, основная часть допроса — с воплями, угрозами и
обещаниями отца покончить с собой — осталась позади. Все трое выглядели
измученными… Яша, едва открыв мне дверь, выпалил:
— Кому, ты думаешь, принадлежит «Пантелеево»? Мне и
моим аферисткам!
— Свари кофе, — попросила я, и он молча ушел на
кухню…
Девочки тоже сидели молча, обе уставившись куда-то безадресно,
в угол комнаты. Вообще, сейчас, ночью, эта абсолютная идентичность внешности и
жестов меня даже пугала. И хотя я шла под дождем к такси, а потом минут
пятнадцать ехала, пытаясь унять тревогу, — то есть вполне
проснулась, — мне казалось, что я все еще сплю.
— Девицы, — сказала я, — вы хоть бы научили
меня масти разбирать. А то умру и ни разу в карты не сыграю…
Они одинаково усмехнулись, и одна сказала:
— Да это просто… Вас бриджу поучить? Есть «Роббер»,
есть «партийный»… Надька!
Надька вскочила, подбежала к тумбочке и достала из ящика
колоду, которая в ее руках немедленно ожила: задвигалась, заструилась,
заскользила…
— Всего 52 карты на четверых, да? Раздаем каждому по
13… Значит, картинки: туз — 4 очка, король — 3, дама — 2, валет — 1. Во всей
колоде — 40 очков…
Раздаем карты, начинаем торговлю…
В дверях появился Яша с джезвой и кофейной чашкой в руках.
— Что?! — крикнул он, выкатывая глаза, —
опять карты?! Вы слово давали — на сколько месяцев?!
— На три, — торопливо проговорила одна из
близнецов.
Я совсем их не различала.
— Пап, уговор дороже денег, мы честные. Просто Дина
просила объяснить…
Он налил мне кофе, подвинул…
— Значит, так…
— Значит, так, — перебила я его. — Ты сейчас
сядешь и без ора-скандала тихонько расскажешь, что произошло. Вы вместе
расскажете…
Яша вскочил и забегал по комнате.
— Да ты не представляешь, что творится!!! —
крикнул он. — Эти-то что! Это — моя личная семейная беда, а вот Синдикат…
Синдикатище наш невероятный! Слушай: мои паразитки, вот эти, выиграли! в карты!
«Пантелеево»!
— Поздравляю, — сказала я. — У кого?
— У Посла Ирана!!!
Я откинулась на стуле. Мы замолчали.
— Так вот оно что-о-о… — протянула я… — Так вот где
Синдикат проводил свои семинары… И сколько же времени «Пантелеево» принадлежало
персу?
— Минут двадцать, — отозвалась Надька. У нее в
руках все еще вилась, перетекала из руки в руку, нежилась цветной шелковой
лентой колода карт… — Он, как выиграл у Нойрувимыча «Пантелеево», сразу
поставил его на кон. Нойрувимыч в конце обычно отыгрывает. Особенно если он со
мной на линии… Это их «Пантелеево» у нас по кругу ходит… ну, такой прикол…
такой призовой фонд…
— Да, — оживилась другая, Янка, — Рувимыч и
сам все видит… Он и сам сечет молча… Но тут его вызвали куда-то, и я уселась в
партнеры к Надьке, и тут уж покатилось…
— Представляешь, — сказал Яша, —
представляешь завтра лицо Клавдия, когда я вхожу и говорю, что приношу семижды
обгорелое «Пантелеево» в дар родному Синдикату…
— Это какой-то ночной бред, — отозвалась я…
Но бредом оказалось все: наша здешняя жизнь, ночные турниры наследного
абарбанеля Ной Рувимыча с Послом Ирана, семинары в полуразрушенном
«Пантелеево», постоянно пылающий, как Геенна Огненная, его бассейн…
— Да нет, постой… Посол выиграл «Пантелеево» не у
Рувимыча, а у Джеки… — поправила ее сестра.
— У Джеки?! — вскрикнула я.
— Ну, да но Джеки же быстро проигрывает, он такой
невезучий…
