Занемелой рукой по внутреннему телефону я набрала номер
Маши.
— …ко мне… — сказала слабым голосом.
Маша влетела через секунду, брякнулась на стул, вытаращилась
на меня зелеными глазами.
— Кто… — тихо и внятно проговорила я, — вместо
меня… подписывал… акты?..
Маша преданно смотрела, не отрываясь, медленно оседая набок.
И осела, продолжая глядеть на меня белками закатившихся глаз…
— Это что? — брезгливо спросила Угроза
Расстреловна сверху.
— Это обморок, — бессильно сказала я, обнимая Машу
и пытаясь опять посадить ее прямо.
— Скажите этой дуре, что ее никто не подозревает! Да и
вас, недотепу, никто не подозревает. Суммы из вашего бюджета просто
переводились по компьютеру…
Я потрогала козу с визитными карточками… расправила какую-то
салфетку на столе… Спросила сдавленно:
— Кем?!..
Она развела руками. Жест был бабий и человеческий.
— Тем, кто умеет это делать… Кто умеет считать и знает
— как прятать концы в воду… Но ничего, ТАМ… — она показала пальцем вниз, —
там разберутся, в конце-концов. Докопаются… В той организации, где я всю жизнь
работала…
Странно, подумала я, произнося это сакраментальное там, люди
обычно указывают на небо. Может быть, указывая под ноги, Роза Марселовна Мцех
имеет в виду вовсе не аудиторов, какими бы въедливыми те ни были, а что-то
другое? Скажем, преисподнюю?
Я молча поднялась, вышла из кабинета главного бухгалтера
российской бухгалтерии и направилась к своему патрону. Клавдий сидел в той же
позе, обхватив голову руками, в пепельнице перед ним курилась тоской сигарета.
— Клавдий, — позвала я.
Он поднял голову и взглянул на меня измученными глазами.
— Прикажи Шае и Эдмону прочесать все казино, игорные
дома и элитные клубы… — твердо закончила я.
У себя в департаменте я опять наткнулась на откляченные зады
подчиненных… Вот если б они были голыми, это было бы даже символично, подумала
я… Собравшись в кружочек, все они кропотливо выкладывали на полу обрывки
какой-то бумаги. Перевернутое ведро откатилось под Машин стол…
— Ну что опять, о Боже?!
— Представляете, — весело сказала Женя, стоя на
четвереньках, — это был приказ Клавдия о том, что наш департамент
переводят во двор, в новое здание… А Эльза Трофимовна р-раз, и…
— А я и внимания не обратила, что во дворе есть
какое-то здание… — смущенно и доверчиво улыбаясь, проговорила Эльза Трофимовна.
Она взяла со стола какую-то бумагу, мельком взглянула на нее
и, сложив вчетверо, стала рвать на кусочки…
— Посто-ойте!!! — застонала Маша… — Что ж вы
рвете?! Что это?!
— …да чепуха там какая-то… Вообще, по ошибке попало…
Какой-то корабль… куда-то отплывает пятнадцатого августа…
Маша завыла, затопала ногами…
…Спокойно, сказала я себе, спокойно, ты скоро уезжаешь и
вообще не имеешь к этому морю-по-колено никакого отношения…
Вошла в свой кабинет, закрыла дверь, чтобы не слышать
очередного скандала…
Села за стол и наконец открыла почтовую программу. На меня
посыпались гостинцы-леденцы в широком ассортименте:
— целый мешок файлов от Галины Шмак с воплем, что все
это надо прочитать до утра;
— заявка от Эсфирь Диамант с приглашением поддержать
материально «Еврейские народные гуляния» в исполнении ансамбля «Русские затеи»
на ее концерте, в зале «Родина»;
— истеричное открытое письмо Клары Тихонькой (с копиями
во все сто восемьдесят семь организаций) с требованием вложить тридцать тысяч
долларов в проект пятиэтапного семинара «Будущее Катастрофы»;
— десятка полтора требований из Иерусалима;
— рассылка «Народного университета» Пожарского;
— рассылка Национальной Русской партии Украины;
— рассылка Чеченского Союза борьбы с оккупацией;
— приглашение из Театра Наций на премьеру пьесы Ноя
Клещатика «Высокая нота моей любви»;
И, наконец, последнее письмо, которое вывело меня из
ступора.
Я смотрела в экран своего компьютера с бессильным
изумлением:
Из департамента Розыска потерянных колен мне сообщали, что
Вячеслав Семенович Панибрат, 53 года рождения, профессия — водитель, —
принадлежит к потерянному колену Гада («Отряды будут теснить его, но Гад
оттеснит их по пятам»)…
Нет, подумала я, нет, вот это уж — дудки… Довольно… Славу я
вам не отдам…
Потянулась к своему ежедневнику и стала быстро листать его,
отыскивая одну бумагу, которая столько времени провалялась у меня, кочуя из
одного ежедневника в другой… Где-то здесь она то и дело подворачивалась под
руку, а вот сейчас… В нетерпении я перевернула ежедневник, вытрясая из него все
записочки, листки, фотографии, квитанции… наконец, сложенный вчетверо лист
выпал на стол.
— Маша! — крикнула я, — свяжи-ка меня…
И тут же раздался звонок. Я вздрогнула, — и настолько
была уверена в том, кто это звонит, что сама сняла трубку…
— Дорогая, — услышала я знакомый голос, —
звоню только за одним: убедиться, что вам прислали приглашение на премьеру моей
пьесы, которая с вашей легкой руки…
Нет, не за этим ты звонишь, подумала я, не за этим…
— Ной Рувимович, — проговорила я мягко и
решительно, — нам бы стоило повидаться, причем, не откладывая это вдаль. Я
ведь скоро уезжаю, и…
— Не говорите, не говорите! — перебил он меня
взволнованно. — Вы не представляете, какая это будет потеря для…
— Когда вы сможете приехать?
— Да вот сейчас, — сказал он просто, — я тут
паркуюсь у ворот, сейчас и поднимусь…
Я подняла глаза. В дверях стояла взволнованная Маша.
— Валокордин? — спросила она. — Тридцать
капель?
— Дурочка. Кофе. И для Ной Рувимыча тоже. И ко мне —
никого, пока он не выйдет отсюда.
Норувим был сегодня совершенно по-летнему: светло-серая
бобочка, светлые брюки, никакого галстука. И пребывал он — это видно было с
порога — в отличном настроении.
Маша принесла кофе, вазочку с конфетами, плотно прикрыла за
собою дверь.
— Боже мой, боже мой! — приговаривал Клещатик,
разворачивая конфету, — три года пролетело совсем незаметно! Как
задумаешься — что есть наша жизнь…
Я не мешала ему разогревать нашу предстоящую беседу. Просто
знала — о чем она пойдет. И понимала, что на сей раз буду полновластной
хозяйкой ситуации.
— И все это время своим присутствием вы настолько
украшали жизнь столи…
