— Не волнуйтесь, — улыбнулась она, видя его
смятение… — Все это — для нашей передачи…
— Так ведь… — он протянул руку к шофару, но не
дотронулся до него… — Это… это причиндал сатанинского культа…
— Да, это шофар, — охотно объяснила Марина, —
его подарил мне в Иерусалиме один знакомый сатана… В него трубят в Судный день,
чтоб мертвые встали из могил и собрались в великую рать… Мне кажется, это по
теме нашей передачи?..
Молодой человек побледнел. Он уж понял, что в лице этой
невинно-бесшабашной женщины столкнулся с некой силой, противостоять которой
просто не сможет. Передача грозила вылиться в какой-то шабаш, в канкан, в черт
знает что… А там уже маячила потеря работы, конец карьеры, да и просто «Конец»
— на огромном полотнище жизни…
Марина смотрела на его смятое испугом лицо, без труда читая
все его мысли, и раздумывала — как поступить. В подобных ситуациях мы с ней
вели себя по-разному. Я, вляпавшись, принималась клясть себя, мрачнела,
замыкалась и грубила… или неожиданно покидала место действия. Марина же любую
ситуацию раскручивала, разворачивала, направляла и вела до логического завершения,
никогда не выпуская вожжи из рук. При любом повороте событий она оставалась
неизменно дружелюбной…
— Ну, поехали, Костя, — сказала она, — мы с
вами профессионалы, и работать должны при любой погоде…
— Но… — он растерянно смотрел на ритуальные принадлежности…
— При любой погоде, и в любых храмах любой веры…
Профессионал высокого класса, она уже поняла, что надо
максимально отстранить от микрофона этого бледного мальчика с его православной
спецификой… Что приверженцам радиостанции «Святое распятие» пора послушать,
наконец, что-то живое и увлекательное… И когда мрачный Вова за стеклом дал
отмашку, и Константин, сглотнув, произнес:
— Дорогие православные, радиостанция «Святое распятие»
снова с вами… и сегодня…
…она подхватила голосом самого светлого своего и
безмятежного — аквамаринового тембра:
— …и сегодня, в компании Марины Москвиной, мы поговорим
о разных чудесах, конечно же, божественного, но и абсолютно человеческого
толка, ведь божественное становится высоким и радостным только в нашем воображении…
Она ударила несколько раз ладонью по там-таму и понизила
тон, добавив чуть фиолетового, с искрой, от вечернего костра:
— Вот, послушайте, — это тоже голос… слышите? Он
звучит настойчиво, глухо, он спрашивает и убеждает…
И дальше уже не выпускала передачи из своих рук… то
натягивая вожжи, то отпуская их на мгновение…. Она клацала челюстью
доисторического осла, дудела в дудку, предлагая вслушаться и почувствовать —
вот так гудят на разные голоса натянутые канаты воздушного шара, на котором она
облетела приличный кусок небесной сферы… По ходу дела Марина рассказывала байки
и случаи из жизни своей, моей, упоминая имена друзей и знакомых…
Настоящий мастер, в обычной жизни плывущая на лодочке без
весел, то и дело застревающей в камышах и свободно цепляющейся за все
коряги, — во время передач она чутко ощущала границы часа, минут и секунд,
подгоняла голос под временные рамки так точно, что впоследствии режиссеру
просто нечего было делать…
Молодой человек Константин слушал ее, по детски открыв рот,
даже не пытаясь вмешаться и что-то произнести, он совершенно растворился в
волнах этого голоса, с обожанием глядя на Марину…
Мельком взглянув на часы, снятые с руки и положенные на
стол, Марина предложила слушателям звонить и задавать вопросы… Однако мрачный
Вова мотнул головой, пустил рекламу, в которой настоятель Подворья Оптиной
Пустыни призывал прихожан и благотворителей жертвовать на храм Успения
Богородицы, сказал, что звонков пока не будет, и велел продолжать…
Марина продолжила… Она дула в шофар, рассказывая о храмах
Иерусалима, о маленьких птичках-колибри, которые шныряли в кустах, как раз
когда мы с ней угощались хумусом с питами в забегаловке у Синематеки, над
Гееной Огненной… Затем она рассказывала о своем восхождении на Анапурну, о
буддийских монастырях древнего Киото… Голос ее звенел, шептал, творил
монотонные заклинания, опять взмывал в синие прозрачные воды…
И вновь, взглянув на часы, она предложила слушателям
задавать вопросы… И опять мрачный Вова пустил рекламу, взывающую к
пожертвованиям…
Так продолжалось почти час… Передача подходила к концу. Это
была лучшая передача в ее жизни. Никогда еще она не дышала в эфире так
свободно, никогда не плыла такими широкими гребками. И, несмотря на страшную
усталость, была совершенно счастлива…
Константин испуганно взглянул на часы, развел руками…
— Друзья мои, — проговорила Марина, — наша
передача подходит к концу, а вы еще не задали ни одного вопроса… Между тем у
нас осталось три минуты, я жду ваших звонков. Звоните нам, смелее!
И тут раздался угрюмый голос Вовы:
— Костя, звонков не будет, наши все в церкви!
Марина поднялась из-за кухонного стола. Передача — лучшая
передача в ее жизни, передача для теней ее прошлого, для легкомысленных ангелов
эфира — была закончена…
Константин топтался рядом с виноватым потерянным лицом.
Марина устала улыбаться, но продолжала скалиться — из
жалости к этому несчастному.
— Где тут у вас туалет? — спросила она.
Он обрадовался, что хоть чем-то может быть полезен.
Засуетился, побежал добывать какие-то ключи, бормоча, что, к сожалению, здешний
туалет служит кладовкой для реквизита. А по нужде они ходят… тут недалеко…
чуть-чуть пройти… Оказывается, подступы к заветному нужнику охранялись, ключи
передавались из рук в руки только посвященным. Наконец он появился с большим
ключом в руках — такие вот, от городских ворот, в средневековье передавали
командующим армии-победительницы.
И долго, долго шли они по каким-то коридорам, поднимались на
этажи, спускались на лестничные пролеты, потом вышли через боковую дверь во
двор, прошли в арку и, когда Марина подумала уже, что он забыл о ее просьбе, и
идут они совсем в другом направлении (она вообще досматривала этот сюжет из
свойственной ей великодушной любознательности) он, наконец, открыл какую-то
дверь и впустил ее, заперев снаружи.
Перед Мариной был приличных размеров зал, в центре которого
на довольно высоком постаменте, вроде трона, возвышался унитаз. Причем ступени
к нему, как к вавилонскому зиккурату, поднимались со всех четырех сторон. В
этот момент она почему-то вспомнила, как готовилась к восхождению на Анапурну…
Заподозрив, что обширный этот, гулкий туалет был возведен
минуту назад специально для достойного финала всей истории, она решительно
подобрала длинную юбку и стала подниматься по ступеням…
Она восходила по ступеням к унитазу, как восходят на
коронование, — медленно и величаво, бесстрастно, со стороны наблюдая эту
картину (наше писательское воображение не поддается контролю, оно взмывает, как
летучая рыба, из любого водоема — будь то Средиземное море или сточные воды
московской канализации)… Со стороны она смотрела, как гордо, торжественно восходит…
— а это было настоящее восхождение, — и в тот момент и вправду,
чувствовала себя восходящей к совсем иной, не столь прозаичной вершине; к иной,
умозрительной, сакральной и великой, которую до нее тысячелетиями выстраивали
народы и веры…
