На площади перед Домским собором, на помосте под огромным
навесом шла репетиция оркестра с хором и органом, которым дирижер управлял
через переговорное устройство на поясе…
Я сидела за столиком одного из кафе напротив и наблюдала,
как дирижер приплясывает перед оркестром. Со своей палочкой он казался ткачом,
ткущим какое-то гигантское одеяние для голого короля: привставал на цыпочки,
заносил руку и втыкал палочку в воздух, как казалось — в совершенно
определенную точку, которую прекрасно видел. Да так оно и было. Эта точка была:
5-й такт от буквы С у вторых сопрано. Он привставал, втыкал иглу дирижерской
палочки, и за нею тянулась длинная радужная нить голосов…
Потом я добрела до знаменитого рижского рынка в огромных
ангарах, где раньше держали дирижабли, и с час бродила под высоченными, как
небо, пузатыми стеклянными сводами, ощущая себя Ионой в чреве гигантского
прозрачного кита, любуясь роскошью морских рядов, кипящих рыбьим серебром, и
коралловой пупырчатой губкой щупалец, перламутром форели и розовой мякотью
семги…
К вечеру я устала, но все-таки положила себе побывать на
улице Алберт — в местном путеводителе было написано, что чуть ли не все дома в
«югендштиле» спроектировал и построил на ней отец режиссера Эйзенштейна.
Я шла на улицу Алберт и по пути рассматривала
витрины, — одно из скрываемых мною, любимых времяпровождений, — и
почти сразу наткнулась на узкое высокое окно антикварной лавки. И, конечно,
сразу вошла…
Я время чувствую через предметы, просто вижу несметное
количество пальцев, прикасавшихся к какой-нибудь десертной ложке или настольной
лампе. Никогда не ухожу из такого магазина, не купив, как говорит мой муж, «еще
какой-нибудь ненужной дряни»… Возможно, в этом выражается моя, — дочери и
внучки эвакуированных в Ташкент нищих, — тоска по родословной, по
настоящему отцовскому дому, по семейным вещам, с которыми связана жизнь многих
поколений родни…
Словом, я вошла и прилипла к прилавку и к полкам, долго топталась,
просила дать подержать мне то одно, то другое, прислушивалась к тоненькой
ниточке тепла, которая тянется из такой вещицы, и, наконец, купила две из них:
десертную ложку в форме распустившегося лепестка и странную вилочку, замкнутую
на концах, как решетка, — вероятно, ей предназначалось доставать
какие-нибудь шпроты из банки… Прежде чем уплатить в кассу, я, сняв очки и
приблизив глаза к предмету, пристально изучила все царапины, даты, клеймо.
Тридцать третий год прошлого века… Догадываюсь — откуда попадают подобные вещи
в подобные магазины. Фамильное добро не выносят обычно из дома… Вот только если
оно достается из ограбленной квартиры соседей, угнанных в гетто, или
расстрелянных в том лесу, где сегодня так упорно молчал Эфраим… Только когда
они валяются по дому, слишком напоминая, — или уже ничего не напоминая —
второму и третьему поколению…
Я уплатила, огляделась вокруг…
— Покажите вон ту шляпку, пожалуйста…
Девушка подала мне с полки маленькую черную — раковиной —
шляпку с лоскутом вуали.
— Нет, мне такие не идут, — сказала я, — мне
идут широкополые…
— А мне кажется, пойдет, — сказала она. —
Почти такую же недавно купила одна известная дизайнер, просто для прикола… Вы
примерьте, вот тут резинка…
Я надела шляпу — кажется, их называли «таблеткой», и сквозь
вуаль взглянула на себя в зеркало. На противоположной стене за мной висела
черная эсэсовская форма. Вероятно, их тоже кто-нибудь покупал для прикола…
И тут со мной это стряслось. Мгновенно и ясно и как-то
рельефно я УВИДЕЛА в зеркале, как шляпку сбивает прикладом солдат с головы
старой дамы в колонне, которую гонят улицей Адольфа Гитлера в рижское гетто… Я
разглядела ворсинки на ее сером пальто с покатыми плечами и длинным регланом и
успела увидеть, как далеко откатилась шляпа, и как наступил на вуалетку сапог…
Я вскрикнула, сорвала ее с головы и дрожащей рукой положила
на прилавок…
— Н-нет… — сказала я, стараясь не глядеть на
продавщицу. — Нет, мне не идет такой фасон… Даже для прикола…
Вышла из этой страшной лавки, пропитанной густым и прожженным
прошлым, как курилка — сигаретным дымом, и — не слышала я сегодня
предостережений! — после всего этого все же повлеклась на улицу Алберт, в
надежде отвлечься…
И отвлеклась.
Завернув за угол и прочитав название улицы, убедившись, что
дошла, я натолкнулась на бородатого человека с жестяным рупором, который,
смерив меня взглядом, спросил деловито:
— Вам здесь пройти нужно? Ну, идите, пока еще можно… Он
посторонился, и я ступила на щербатую мостовую прошлого века, выпирающую горбом
в середине улицы и покатую к тротуарам… Поодаль стояла извозчичья пролетка, на
облучке которой сидел и пощелкивал кнутом дядька в картузе… Я оцепенела,
замедлила шаг, но остановиться не могла, ибо мимо обветшалых домов с
великолепными фасадами в стиле модерн меня тащило, влекло, манило в сумерках
мерцание длинных белых платьев на дамах, гуляющих по мостовой, и белых костюмов
на двух господах… А на тротуаре стояли три гимназистки в коричневых платьях с
оборочками, и над ними возвышалась дородная дама в точно такой шляпке с вуалью,
которую я примеряла четверть часа назад в лавке старья… Прямо на меня шла
торговка в белом фартуке с корзиной бубликов на голове, ее окликнул пожилой, в
бакенбардах, господин с тростью… Пробежал мальчик в картузе, с пачкой газет
«Въдомости» в руках, два религиозных еврея в традиционных одеждах шли с
толстыми книгами под мышкой, углубленные в какую-то важную беседу…
Я шла мимо дома сэра Исайи Берлина с двумя лежащими
сфинксами с лицами пожилых евреек, шла среди прекрасных призраков прошлого,
мечтая, чтобы эта мистическая улица длилась и длилась в сумерках, шла и думала:
— уничтоженный мир европейского еврейства, — вот, поистине, часть колен
израилевых, потерянных невозвратимо в середине прошлого века…
— Внимание! — грохнул над моей головой жестяной
голос. — Посторонних просим покинуть съемочную площадку!.. Всем
приготовиться к дублю!..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава 34. Песок нашей жизни…
Позвонила Марина и сказала безмятежно:
— Представляешь, в окно нашей кухни стреляли… Ну, не
ахай. Не ахай! Ну, какая милиция, что ты! Это только ты преследуешь несчастных
шизофреников… Так, какой-нибудь алкоголик шмальнул на спор из дома напротив.
Или, может, привиделось ему чего… А Пушкин-то у нас как раз на кухне сидит, в
кресле у окна. Серега говорит: уберите поэта, пока его не настигла пуля
Дантеса…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы договорились встретиться в нашем любимом армянском
ресторане «Старый фаэтон». Обычно мы спускались в винный бар, который помещался
в огромном, пыточного вида, сводчатом подвале. Армяне его почистили, украсили
несколькими старыми колесами от бричек, поставили крепкие дубовые столы и
стулья. Две мощные колонны подпирали высокие беленые своды.
