Действительно, ждал и волновался: в отворенной двери спальни
видна была по-солдатски аккуратно застеленная кровать.
Картина — холст, натянутый на подрамник, — ждала своего
часа, повернутая лицом к спинке дивана.
Как все же трогательны эти любители-коллекционеры. Все они
трепещут перед тем первым мигом, когда картину пронзают рентгеновские очи
эксперта. Еще, бывает, накидывают на диван или кресло, куда водружают картину,
белую простыню, дабы уберечь драгоценное зрение знатока от назойливого
цветового окружения. Цветовая антисептика операционной или детская игра закрой
покрепче глазки, откроешь, когда скажу!
В таком случае, дорогой Владимир Игоревич, вы услышите
сейчас небольшую лекцию о ничтожестве и эфемерности этого самого знаточества.
Он опустил чемодан на пол, бросил поверх него куртку.
— Ничего, что я левую протягиваю? — спросил,
неловко пожимая (следовало бы извернуться и протянуть ладонь из-за спины)
пухлую лапу коллекционера и улыбаясь одной из самых открытых своих улыбок. —
Многолетний артрит, прошу меня извинить. От боли, бывает, вскрикиваю, как баба.
— Да что вы! — огорчился толстяк. — А вы
пробовали «Золотой ус»? Моя жена очень хвалит.
— Чего только не пробовал, не будем об этом. Вы прямо
вчера и приехали?
— Конечно! Как только вы сказали, что сегодня улетаете,
и что это — единственная возможность вас поймать, я немедленно заказал номер, и
как тот тенор в опере — «чуть свет — у ваших ног!».
Где это он такую оперу слышал, интересно. Может, в своем
Челябинске? Нет, милый, не дай тебе бог лежать у моих ног…
На журнальном столике стояла бутылка «Курвуазье» и две
коньячные рюмки, но видно было, что бедняга уже изнемогает: ни сесть не
предложил, ни выпить. Вот это страсть, я понимаю…
— Ну что ж, приступим, — сказал Кордовин. — У
меня ведь, и правда совсем мало времени.
— Только одно слово, — нервно потирая ладони,
будто ввинчивая одну в другую, проговорил Владимир Игоревич. — Это
необходимо… Вам, Захар Миронович, приходится сталкиваться с самым разным людом
— сейчас даже откровенное быдло знает, во что вкладывать деньги. И я
представляю вашу брезгливость к таким вынужденным знакомствам, как вот наше. Не
возражайте, я знаю! Но, видите ли, Захар Миронович… коллекционерский возраст
мой, действительно, младенческий — раньше не было возможности собирать
искусство, откуда деньги у рядового советского инженера-изобретателя? Но
любитель живописи я со стажем, с молодости. Помню, нагрянешь в Москву, в
командировку на три дня, чемодан в гостиницу — а сам рысью в Пушкинский, в
Третьяковку… Неловко признаться, сам маленько балуюсь красками… Ну и читал
много чего. Вашу книгу «Судьбы русского искусства за рубежом» — тоже разыскал в
Интернете, прочел. Был бы счастлив пригласить вас к себе.
— В Челябинск? — с любопытством спросил эксперт.
Он с пристальным удовольствием наблюдал, как искренне клиент пытается
отмежеваться от быдла.
— Зачем же в Челябинск, — усмехнулся Владимир
Игоревич. — Свою коллекцию я предпочитаю держать здесь — у себя в
Кейсарии. И если сегодня… если сам Кордовин даст положительное заключение об
авторстве… Словом, если вы сейчас скажете свое «да», это будет мой третий
Фальк. И самый отменный!
Он подскочил к дивану — при своей грузности толстяк не лишен
был некоторой увалистой грации — и развернул картину лицом. И рядом стал, как в
карауле: напряженный, с покрасневшей лысиной, переводя пытливо-умоляющий взгляд
с холста на эксперта. Не забыл ли он сегодня принять таблетку от давления — вот
в чем вопрос.
Опустившись в кресло, Кордовин неторопливо достал из
нагрудного кармана пиджака очки, молча надел и стал разглядывать полотно — с
расстояния.
Картина являла собой пейзаж. На переднем плане — куст, за
ним виден серый дачный забор и небольшой участок тропинки, по которой идет
смутная в сумерках женщина. На заднем плане — красная крыша дома и купа
деревьев…
— Из «Хотьковской» серии? — наконец проговорил
Кордовин.
— Точно! — обрадовался Владимир Игоревич. —
Вот что значит специалист! Она и называется: «Пасмурный день. Хотьково». И
старуха-владелица помнит именно это название. Представляете: имя автора забыла,
а название, говорит, все годы, как стихи, помнила!
— Это бывает. — Он вздохнул. — А что там с провенансом?
— На мой взгляд, все безупречно, — откликнулся
коллекционер, обнаруживая приятную осведомленность в терминологии предмета. —
Есть письменное подтверждение хозяйки. Старушка — вдова израильского адвоката
средней руки, причем его вторая жена. Картину помнит на стене все двадцать пять
лет брака, говорит, что муж вывез ее в пятьдесят шестом из Москвы.
— Купил? Подарили? Подробности?
— К сожалению, ничего. У бедняжки цветущий
Альцгеймер. — Он махнул рукой. — А по мне, так даже и лучше: по
крайней мере, все выглядит семейно-естественно. И что ценно — на приличном
расстоянии от российского рынка, с его густопсовыми фальшаками.
Это правильно. Насчет российского рынка — это вы в самую
точку, уважаемый. А старые вдовы — они чем особенно ценны? Слабым зрением и
цветущим Альцгеймером: ни черта не помнят, кроме событий сегодняшнего утра.
(Мгновенно перед глазами возникло то последнее, все жилы
вытянувшее свидание, когда старуха, выгладив ладонью полученную от него штуку
зеленых, соизволила наконец написать бумагу: «Вот, опять забыла название…
Посмотрите, Захарик, может, там на обороте написано?». И он перевернул холст и
четко продиктовал, старательно вглядываясь в несуществующую надпись: «Пасмурный
день точка Хотьково».)
— Вам подать картину? — Владимир Игоревич с
готовностью устремился всем корпусом — хватать-передавать, поддерживать,
расстилать и освещать… Ему хотелось кружить вокруг картины и ласкать ее руками
и взглядами — вполне естественное, сродни влюбленности, состояние для
подлинного коллекционера, которое распространяется и на уважаемого эксперта.
Между прочим, история предмета знает и случаи благодарственного лобызания рук.
— Погодите, — Кордовин снял очки и аккуратно
сложил дужки дорогой модной оправы — как руки покойнику. Помедлил…
— Прежде всего я хотел бы вот что выяснить: вам,
Владимир Игоревич, нужно мое действительное мнение или моя подпись под заключением?
Толстяк ахнул, вспыхнул. Ну что ж… Эмоциональный человек и,
кажется, искренний любитель искусства, не жлоб какой-нибудь, даром, что завод
украл… или рудник все-таки?
— Захар Миронович! Кто ж захочет, чтобы ему в коллекцию
фальшак вморозили!
— Не скажите, — усмехнулся тот. — Лет восемь
назад мне пришлось быть экспертом со стороны покупателя. Две картины, помню,
предлагались: Машкова и, кстати, Фалька. Так вот, убогий слепец со зрелыми
катарактами на обоих глазах определил бы, что сработаны эти две картинки одной
рукой. Причем без перерыва на кофе. Случай, казалось бы, ясный. Однако
«коллекционер» рвал удила и неистово требовал сторговаться. Я был в идиотской
ситуации. Конечно, в таких случаях идеально сравнение рентгенограмм — ведь
поддельщики имитируют, как правило, только видимую часть, фактуру завершающих
мазков, до осмысленного построения картины у них ручонки не доходят. Но рентген
подразумевает наличие аппарата и рентгенолога.
