Таким образом, репортер приступил к работе, не смог больше терпеть. Азарт победил здравый смысл…
— Да какое издевательство! — вспыхнул учитель. — Еще скажите — унижал детей! Все, что я делал, описано в литературе, имеющейся в открытом доступе. И каждое упражнение имело свой смысл.
— А материнская забота о яйце? Смысл — подвинуть человека умом?
— Смысл — научить ответственности. Для начала — за это конкретное яйцо.
— Ну, хорошо. Ты развивал личность. Брал для примера известных людей, рассказывал об их великих делах…
— Больше — об их нелегких судьбах.
— …но почему по большей части о военных, о полководцах? Я, признаюсь, ненавижу армию в принципе. Любую — что нашу, что американскую.
— Вы что, собираетесь повторять все бредни, которые на меня навешали? «Пропаганда милитаризма», да? Я ставил в пример маршала Жукова — как человека, способного к невероятной самоконцентрации и умевшего, как никто, разбираться в сложнейших ситуациях… и что тут криминального? Его жестокость пусть оправдывают другие.
— Ты рассказывал также о священниках…
— А, понимаю. Рассказы о мучениках, об Александре Мене, зарубленном топором какого-то фанатика, это религиозная пропаганда.
— Ну хорошо, хорошо… — Марина подняла руки вверх, сдаваясь. Отвлекающие маневры закончились. Она наконец подошла к тому, ради чего затеяла эту дискуссию. — Поясни мне, пожалуйста, про Точку Перехода. Как ты готовил детей (зачем, зачем готовил?!) к переходу в иной мир.
— Опять они все переврали, — устало сказал учитель. — Точка Перехода — это только рабочая формулировка, придуманная мной же. Специально для подростков, чтоб поняли. И чтоб не пропустили момент катарсиса
[27]
, когда человек меняется, когда понимает, что теперь он другой. Очень интересный момент! Вот, представим, человек все тот же, тот же, тот же… как застывший морозный узор на стекле. И вдруг что-то происходит — срыв, слезы, — и в следующий миг он другой. Узор подтаял, стекло очистилось. Был заносчив — перестал быть заносчивым, был забитым, стеснительным — стал раскрепощенным, открытым.
— А при чем здесь смерть?
— Смерть всегда при чем, Марина. Если хочешь попасть в Рай — в старости, разумеется, прожив долгую жизнь, — готовься к этому с юности. Такова и мораль, и цель занятий в Клубе… была…
Что-то подвигалось в ее мозгах. Что-то смещалось… оттаивало, как морозный узор на стекле. Не приближалась ли она сама к Точке Перехода?
Редколесье стало совсем уж разреженным. Мужчина прислонился к березе и, шумно дыша ртом, обнял ее.
— Я не могу больше…
Марина остановилась, прихватив соседнюю березу.
— Я тоже… Но сейчас нельзя останавливаться…
Минуту-другую они не разговаривали, прижавшись щеками к прохладной бересте.
— Красиво стоим, — сказал учитель. — Шукшину бы понравилось… И Есенину… царство им небесное…
Она оторвалась от дерева и потянула маньяка за собой:
— Пожалуйста…
Он покорно пошел, но, сделав несколько шагов, зашатался.
— Правда, я не могу больше… Кружится голова… И слабость, дикая слабость…
Добравшись до ближайшего пня, он буквально упал на него.
Над лесополосой — точно над их головами, — пролетел вертолёт. Несколько секунд мелькал за ветками — и скрылся.
— Они ищут нас, — произнес маньяк, глядя в небо. — Но они нас не видят. Мы уже мертвецы… Кажется, я говорил — мы давно в Аду…
Голос его неуловимо изменился — прибавилось монотонности, убавилось эмоций. Похоже, начинался очередной приступ.
— Послушайте, — терпеливо сказала Марина. — Все не так. Мы на земле. Это просто дикое стечение обстоятельств…
— Замолчите! Замолчи!.. Когда Ад начинался, тоже было стечение обстоятельств…
Пауза. Мужчина и женщина, дрожа, тяжело дыша, смотрели друг на друга. Маньяк вытащил нож и попытался встать с пня… Марина отшатнулась.
— Если я отпущу вас — мне конец, — буднично сообщил он. — И очень быстро… Но я не дам себя остановить, я пройду до конца… Круг за Кругом… Это — закон Ада…
Послышался шорох. Очень мягко, очень нежно раздвинулись кусты… Сначала показалась собачья голова. Затем появилась и сама собака — огромная кавказская овчарка.
Марина узнала зверя. Ночью он показался ей черным; сейчас был обычным, серым. Пес Терминатора.
Она непроизвольно схватила мужчину за руку. Тот ответил пожатием: спокойно, мол. И посмотрел снизу вверх. В глазах вновь был разум.
Пес отреагировал недвусмысленным рычанием. Шевельнуться было невозможно: зверь отслеживал каждое движение; казалось, даже мысли читал — страшно скалился, стоило лишь подумать о бегстве.
За спиной слышалось отчетливое цоканье копыт. Тяжелая конская поступь приближалась, однако оглянуться пес не давал — рычал и вздыбливал шерсть, показывая готовность броситься в любой момент. Наконец лошадь остановилась, фыркая пленникам в затылки.
— Не надо дёргаться, — предупредил спокойный голос. — Он не тронет без моей команды…
Четверг, утро. ИЗГОЙ, БРОДЯГА, ИДИОТ…
— Не разбудил? — спросил Конов.
— Уже вставал, — позевывая, ответил мастер. — Семь часов, епонский мат… Стряслось чего, Сергеич?
— На поребрик наскочил. Какой бампер, видишь? Передние опоры бы проверить. Да еще выхлопным трактом сел, реветь начинает…
— Загоняй.
Мастер открыл средние ворота (вместительный был гараж, на три въезда с ямами); «Вольво» вкатилась внутрь.
Автомастерская при учебном комбинате славилась — в узких кругах, естественно. Знающие люди ремонтировались только здесь. Только свои и только по рекомендации. Человек, который хозяйничал в этой норе, был не просто мастером производственного обучения. Настоящим Мастером. С большой буквы. Он работал здесь и частенько жил, когда семья надоедала, — как, например, сейчас.
— У меня две просьбы, — сказал Федор Сергеевич.
— Да хоть три.
— Ночь была тяжелая, почти не спал… Можно я посижу у тебя в тепле? Кое-какие дела доделать надо. Это очень срочно, домой некогда ехать.
— Пошли, я тебе класс открою.
— И еще. Смогу я взять одну из твоих тачек, пока ты мою делаешь? Устроит любая, хоть «Запорожец».
Мастер засмеялся.
— Да пожалуйста, Сергеич, для тебя — все, что хочешь. Но «Запорожца», извини, дать не могу. «Форд» пойдет? Видел — перед воротами?
— Слушай, ты меня так выручил… — Федор Сергеевич извлек бумажник.
Мастер поморщился:
