Он просиял.
На пол полетели пластиковые файлы, заполненные какой-то бухгалтерией, отдельные бумажки, пачки денег… Деньги я рассовал по карманам. Так, что у нас еще имеется?
Корочки.
Не просто корочки — паспорта!
С фотографий на меня печально взглянули Сергей Лю, Тамара Крамская (в миру тетя Тома), Степан Крамской… а вот и я сам, единственный живой в этой галерее… В карман!
А это, это что? Свидетельство о браке — моем с Эвгленой… Не сразу я врубился ЧТО означает сия находка. Даже бросил поначалу обратно в общую кучу. Только через полминуты до меня дошло… С помощью Долби-Дэна я торопливо перебрал папки и нашел, что искал, — документы на особняк.
Ты ненормальный, остановил я себя. Зачем тебе это.
Не знаю! Чутье подсказывает — хватай…
Я взял и свидетельство о браке, и найденные документы. Кроме того, среди корочек завалялось служебное удостоверение капитана Тугашева: красная книжица с двуглавым орлом, — прихватил и ее тоже. Недоеденный мент, висевший на крюке в холодильнике, взывал: не дай сгинуть без вести, сообщи товарищам! В конце концов, последнее его желание было, чтоб я позвонил какому-то там «драматургу», — по фамилии Дыров, как сказал Неживой. Позвонить не обещаю, но…
Все пригодицца.
Дело сделано, можно уходить.
— Оденься в нормальное, — я показал музыканту на сложенные стопкой вещи. Там были брюки, рубашка, носки, галстук, — гардероб от покойного Бориса Борисовича.
Через пару минут он стал похож на пугало. Но всяко лучше, чем халат на голое тело.
— Мачо, — похвалил я его. — А теперь попробуй, возьми меня на руки. Силенок хватит?
— Обижаете, — сказал он. — Я грузовики с цементом разгружал.
И правда, разгружал. Мне даже пришлось прикрикнуть:
— Эй, аккуратнее! Здесь тебе не мешок!
— Куда идем? — деловито спросил он.
— Через задний проход, — честно ответил я.
* * *
«Черный ход», которым Эвглена приводила к себе загипнотизированных приматов, представлял собой деревянную лестницу, спускавшуюся из будуара в боковой коридор, как раз к двери на улицу. В отличие от парадной, лестница была узкой и витой. Долби-Дэн шел медленно и бережно, боясь оступиться. Он держал меня руками под задницей, лицом к себе; я обнимал его за шею. Идиллия.
Он говорил без умолку:
— В предыдущий разговор я забыл попросить вас кое о чем… хотел одну фразу в просьбу вставить… о, как эротично выразился… а то даже порнографично… но сразу не осмелился…
— Что ты все трещишь?
— Не знаю… Зуд какой-то… Хотел пригласить вас в гости.
— В общагу?
— Нет, туда я не вернусь… Какой из меня теперь, к чертям собачьим, музыкант…
— Вот только про собак не надо. Тем более, про их чертей.
— Извините… К маме поеду.
— Лучше помолчи, береги дыхание.
— Если у тебя есть фонтан, дай отдохнуть и фонтану… Приедете к нам?
— Само собой. Если ничего не случится.
— Да-да, вы правы, пикник на обочине — не самый актуальный сюжет… Я тоже предпочитаю удачные попытки к бегству…
Добрались до самого низу — тут-то нас и обломали. С лестницы в коридор было не выйти: дверь закрыли, причем, не на ключ — если б на ключ! Примитивно подперли. Похоже, стульями. При ударе — характерно громыхало. Дверь приоткрывалась на крохотную щелочку и застревала.
— Я так и знал, что ты сюда двинешь, — долетел с той стороны голос Балакирева.
Скотина! Небось, натащил в коридор все стулья, какие были в гостиной, — для надежности. Вот, значит, почему он не поднимался на второй этаж, умник. Бросил своего дружка, не поддался на мои подсказки. Придумал собственную программу действий…
— Кинуть меня хотел? — Балакирев ликовал. — Нет, пидор гнойный, не сбежишь! Я поднимаюсь!
Я сказал ему, форсируя громкость:
— Нет, это я спускаюсь! Жди в гостиной!
И Долби-Дэн попер меня обратно, сражаясь с двойной силой тяжести. Сам бы я по этой лестнице карабкался, как на пик Коммунизма, с ночевками, привалами и глюками от кислородного голодания.
— Я от мамочки ушел, я от Леночки ушел, а от тебя, пидор гнойный, и подавно… — бормотал мой славный носильщик, шумно дыша мне в ухо.
— Молчи, Даня, молчи, — заклинал я. — Скорей надо.
— Балакирев… Какую фамилию испоганил…
— У Петра Первого был шут с такой фамилией. Считай, что это его потомок.
— Я понимаю…
Опять будуар.
— …Поставь меня, отдышись.
— Вы говорили — скорей.
— Да, хорошо бы. Он мог новых дружков позвать. И вообще, вдруг еще кто заявится?
— Тогда в Зеленограде отдышусь.
— Тебе сколько лет?
— Ах, много, сударь, восемнадцать…
* * *
…Балакирев ждал наверху, в палате: все-таки поднялся, параноик!
— Повернись, — велел я студенту. — Иди боком, чтоб я его на мушке держал.
Балакирев увидел Долби-Дэна и ошалел. Его квадратную витрину перекосило:
— Стой! А этот чего?
— Этот — со мной.
— Оборзели, бля… Так. Этот никуда не идет.
— А то что? Пристрелишь?
— Его — пристрелю!
— Я мог бы запретить тебе и пальцем его трогать, но мне на этого парня начхать. Он никто, он мои ноги. Я и так могу уйти, без ног. А вот как тебе потом невесту вызволять — не знаю, не знаю…
— Ты все равно не отдашь ключ, сука!
— А ты рискни, сука, вдруг отдам.
— Почему ты, сука, через тот ход пошел?
— Там было ближе, сука.
Он мучительно задумался. Я решил ему помочь:
— У тебя что, Вадик, есть выбор?
— Ладно, валите, — решил он.
— Ты — перед нами.
Так и вышли на лестницу: первым — Плохой, Хороший — вторым, а Злого несли на руках. Вестерн, сгори он в печи… Долби-Дэн дышал, как загнанная лошадь, но терпел, терпел. Так и спустились вниз.
— Освободи дорогу, — сказал я Вадику. — Отойди в тот конец гостиной и подожди.
— Давай ключ от подвала! — истерично выкрикнул он и вдруг вскинул пистолет.
Мой ответ был симметричным. Опять мы стояли, два психопата, ствол к стволу, мерялись нервами; а время тикало, и таяли шансы спокойно исчезнуть отсюда, потому что не могло мне везти бесконечно…
А ведь ключ он и вправду искал, если судить по разгрому! Золу из камина выгреб, дурень, — как я советовал. Ковер скатал, стол перевернул. Стульев осталось мало, но и их, надо думать, не миновал пристальный досмотр, — включая те, которыми он подпер дверь.
