— Нравится? (Это он про макет. )
— Очень, — отвечаю я искренне.
— Это место, где я хотел бы состариться и умереть. Моя Утопия. Средневековье моей мечты.
— Классно…
И правда, симпатичный мирок он себе приготовил, пусть даже всего лишь из спичек. Замок — нечто среднее между Новгородским кремлем и деревянной крепостью в Мангазее. Крепостная стена окружена рвом с водой (вода — это оргстекло, «задутое» снизу черной краской). На спичечных стенах — пластмассовые фигурки воинов. Вокруг — пейзаж с леском и деревенькой. Деревца — из веточек; листва и трава — из вареного пенопласта, покрашенного зеленым. Деревня — это домики, заборчики, колодцы, игрушечные коровки, собачки, люди…
— …Дом князя, — показывает мне мастер. — А здесь хозпостройки. Пекарня, отдельный дом для челяди, торговые палаты, конюшня, кузня.
— А это что за руины?
— Я те дам — руины! Церковь это. Не достроена, в плане пока. Никак не закончить, проклятую… душа не лежит, рука не строит… ладно, хрен с ней, сюда смотри. Вот тут у меня лобное место. Знаешь, зачем?
— Известно, зачем, — я смотрю на кукольный эшафот, в который воткнут крохотный топорик. И то, и другое — якобы в крови. Красной краски мастер не пожалел.
— Понятливый! — Он хохочет, тряся арбузом и гузном одновременно. — Минус руки, минус ноги, получился огуречик! Саврасова четвертовали, четвертовали, да не вы-чет-вер-то-ва-ли! А ты думал, с плахи сбежать можно? Тока по частям!
Не люблю, когда другие смеются, а мне не смешно.
— Срубы на клею держатся? — спрашиваю и руку тяну, чтобы потрогать одну из башенок.
— Осторожно!!! — кричит мастер страшным голосом.
Реакция его столь же непосредственна, сколь и непропорциональна возникшей угрозе. Кончились шутки. Он отшвыривает меня от макета (я падаю, сгруппировавшись), потом бережно поднимает, ставит вертикально (как меня при всем при этом не вытошнило, не понимаю); отряхивает от пыли и принимается обиженно объяснять: мол, строит он точно так же, как до 17-го века ставили обычные деревянные постройки — без гвоздей и, уж всяко, без клея. В спичках делаются микроскопические врезки, называемые «ласточкиным хвостом»… ну и так далее, технология проверена веками. Если врезка правильная, то сооружение будет держаться безо всякого тебе клея! (Ох, и задел же его этот клей…) А там, где без сцепления не обойтись, используем штифты. Например, крыша сажается на сруб с помощью штифтов. Работа, конечно, ювелирная, можно сказать, сумасшедшая…
«Именно что сумасшедшая», — думаю я. Вспоминаются слова Эвглены о первом ее муже, брошенные вскользь. Крамской — душевнобольной, сказала она… И каков вывод?
Никогда не спорьте с психами…
— Красивые крыши, — говорю. — Лучше настоящих.
— Из деревянных шпателей, — возбуждается хозяин. — Ну, знаешь, которыми ранешние ЛОР-врачи в горло лазили.
— Можно размочить соломину, разрезать, развернуть — и под пресс. Тоже получается эффект кровли.
— Где ж я тебе солому возьму? Пользую, что под рукой.
— А вы художник, да? Эти изделия, эти украшения… — я показываю на гирлянды из пробок, на панно из этикеток. — Виден истинный художественный вкус.
— Художник? — он морщит лоб, погружаясь в размышления. — Лестно, лестно… Причислить себя к творцам… Нет, малыш, увы. Я — просто истопник. Вот раньше, когда я еще был анатомом… Может, слышал? Анатом — это было имя! Наградили по молодости — компетентные органы вместе с журналистами. Гремело! Теперь же…
— Картины, наверное, ваши? Дьявольская фантазия. Особенно впечатляют очки и шприц — глядишь на эти предметы, и такие сюжеты в голове рождаются…
Очки, изображенные на одном из натюрмортов, вместо дужек имели ножницы, а игла обычного с виду шприца была снабжена зазубринами, как у гарпуна.
— Это копии, — равнодушно говорит «истопник». — Намалевал от нечего делать. Эвглена попросила оригиналы вернуть. А насчет дьявольских фантазий Виктор Антоныч тебе гораздо лучше объяснит, это он у нечистого на договоре.
— Я у него потом спрошу.
— Спроси, спроси! — Крамской опять в восторге. — Ежели раньше на сковородку не попадешь!
О какой сковородке речь, я решаю не уточнять…
* * *
…Короткий коридор с нишами. Проходим мимо унитаза (в одной нише), мимо душа (в другой нише). Экскурсия продолжается, хочу я того или нет.
В следующем помещении обнаруживаем секционный стол и каталку. На секционном столе одиноко лежит ампутационный нож. А на каталке покоится некто, накрытый несвежей простыней. Вот и мертвечина, о присутствии которой настойчиво предупреждало обоняние. Крамской шумно вдыхает носом:
— Люблю этот запах…
Впрочем, кроме трупа здесь и впрямь хватает интересного. Например, промышленное кухонное оборудование «мулинекс» (зачем?!). А также — катковая дробилка размером с токарный станок. А еще — чаны, лохани и тазы. Несколько здоровенных бутылей с какими-то жидкостями… И — дверь.
Вторая дверь, увиденная мною в этих казематах.
Крамской перехватывает мой жадный взгляд.
— Потерпи, заглянем позже, — скалится он. — Всенепременно.
После чего сдергивает с каталки простыню.
Меня наконец выворачивает — на пол вылетают пенистые капли то ли слизи, то ли желчи.
— Что же ты делаешь, полурослик? — огорчается «истопник». — Да, мамка слегка попортилась, но зачем же так… — он кидает мне простыню. — Прибери за собой.
Желудок опустел (он и без того был пуст), но это не приносит мне облегчения. Тошнота забита в глотке, как пыж, готовый выскочить при первой же искре. В голове бьет колокол. Хорошо меня Вадик приложил, с душою, — как родственника… зятек будущий…
На каталке — тело как тело. Лишенное одежды. Трупные пятна слились в один сплошной отек; мягкие ткани провалились, выставив напоказ острые хребты из костей и хрящей. Омерзительное расплывшееся месиво, бывшее когда-то женщиной… с большим трудом я опознаю, скорее догадываюсь, — кто это.
Тетя Тома.
Я мысленно подсчитываю, сколько прошло времени с момента ее гибели. На удивление хорошо сохранилась! Как, каким образом?
— Недавно выкатил, — словно отвечает мне хозяин подвала. — Не могу решить, что с ней делать… — он с любовью разглаживает кожу на лице покойной, потом целует ее в лоб.
Выкатил… Из холодильника, надо полагать?
Крамской прерывисто всхлипывает и продолжает говорить:
— Я за нее отомстил. Да. Отомстил. Но… Зачем Сергунь это сделал? Как брат мне был… названный… у нас даже наколки одинаковые, вот! (Он показывает мне свое плечо: там вытатуирована свернувшаяся в клубок синяя змея, кусающая собственный хвост. ) …В чернила мы по капле крови добавили, он и я… Потому я и не мог его кончить, крысу узкоглазую. Да. Жизнь ему оставил… Все-тки, было дело, в одной квартире ютились — Эва с дитем да мы с Сергунем. Это в Питере. Когда Витюша-то мою квартиру оттяпал на халяву, жить мне было негде, только на хате у Эвглены… За что? — Он с размаху бьет кулачищем по секционному столу. Конструкция содрогается. — За что этот урод мамку зарезал? — его указательный палец находит меня. — Вот ты. Что бы ты сделал с убийцей твоей матери?
