Абсурд в высшей фазе.
— Как дела? — любопытствует он.
— Весь чешусь, — говорю я, — особенно под коленками. Особенно под левой, ее отрезали первой.
— Чешусь — значит, существую, — почему-то радуется он и еще прибавляет: — Пока чешусь — надеюсь.
Так и поговорили.
Смутный мужик. По манере двигаться и держать себя, по остротам, по костюмчику — да по всему! — явно имеет отношение к силовым структурам. Или имел отношение в прошлом. Оперативник какой-нибудь. Но тогда почему он один? Где толпа коллег? «Скорая помощь» — где?!
Очевидно, там же, где его совесть. В заднице.
Если же вспомнить то, что он отколол после знакомства со мной, картина будущего становится и вовсе беспросветно черной. «Черный квадрат» Малевича. Ненавижу художников…
— Ожидается заказ, — сообщает Неживой Эвглене, не стесняясь нас с Аликом. — Крупный заказ.
— Не здесь, Виктор Антоныч, — шепчет она в панике. — Умоляю вас, спустимся в кабинет…
— А что? — удивляется он. — Все свои. Кто-то здесь чего-то не понимает? Очень крупный заказ! В ближайшие две недели — двадцать контейнеров, как минимум. А то и несколько десятков. Ты сможешь обеспечить необходимое наполнение? — он многозначительным жестом обводит полупустую палату.
Честно сказать, меня в тот момент затрясло. Не такой уж я храбрый, каким хочу сам себе казаться.
После очередной операции, когда кончается действие наркоза, я всегда пл А чу…
А этот тип вдруг опять обращается ко мне:
— Ваша фамилия довольно известна, господин Саврасов. Не ваши ли работы украшают сии стены? — он идет вдоль живописной серии «Наш сад».
— Это работы моих учеников, — отвечаю я ему, подавив страх. — Мои висят в Третьяковской галерее.
— Непременно схожу, — обещает он. — Посмотрю ваши творения и вспомню, какого мастера мы потеряли…
Весело пошутили и расстались.
Вот так оно все и было…
* * *
Нет, не случайно здесь появился капитан Тугашев, не случайно он стал знакомиться с Эвгленой. Это событие — прямое следствие визита Виктора Антоныча. Понять бы теперь — кто-то прокололся или так задумано? И если прокололся, то кто: Купчиха, Неживой, Тугашев?
Но самое непонятное вот что. Жуткий монстр по имени Виктор Антонович, от которого уползти бы и забиться в щель, вызвал во мне противоестественное, совершенно необъяснимое ощущение, будто я ему нужен. Причем, живым. Ни на секунду я не сомневаюсь, что пугал он меня всерьез, и, тем не менее…
Кто он — вестник жизни или смерти?
Вот уж точно: «Пока чешусь — надеюсь».
Открывать глаза не хочется…
21.
Я просыпаюсь оттого, что в помещении кто-то ходит. Прислушиваюсь — не открывая глаз и не переставая сопеть. Тетя Тома? Купчиха?
Кто-то шлепает босыми ногами по линолеуму. А я лежу спиной к палате, то есть даже если попробую подсмотреть — увижу только картину. На картине — колючие, растущие из песка головы Максима Горького. Мексиканский пейзаж… Что делать?
Ситуация решает за меня. Я внезапно оказываюсь без одеяла — сдернули рывком. Ни хрена себе! Лежу голый. Изображаю секундное просыпание, издаю протяженный вздох и переворачиваюсь на другой бок. Пришелец застыл, ждет. Все в порядке, я продолжаю спать. Он отходит. Я приоткрываю веко — осторожно, на микрон…
Кто-то, тщательно завернутый в простыню. Ни головы, ни рук, ни ног пришельца не видно. Привидение? Лучше бы, конечно, оно; жаль только, что этот дом обходят стороной даже привидения.
Как положено, включено ночное освещение. Ледяная синева висит в палате, позволяя рассмотреть, что одеяла лишился не я один. Спящие Егоров и Тугашев также открыты для чужих взглядов. Некто в простыне явно рассматривает нас троих, словно выбирает. Наконец подходит к Тугашеву, склоняется над ним… В призрачном свете ночника лезвие ножа кажется картонным, ненастоящим.
Нож?!
Никаких сомнений. Коротким точным ударом пришелец вгоняет оружие в грудь спящего — в область сердца.
И тут же — металлический стук оживляет жуткую тишину. Похоже, привидение что-то рассыпало по полу.
Остатки наркоза слетают с Тугашева, как кожура с луковицы. Товарищ капитан распахивает глаза, явно не понимая, где он и что с ним. Пытается приподнять голову, затем пытается заговорить. На губах его пузырится кровавая пена, рукоятка ножа вибрирует вместе с диафрагмой. Убийца наваливается — держит жертву, смотрит, как человек умирает.
Тот умирал минут пять…
Что происходит? Совершается преступление или акт милосердия?
Как бы там ни было, я готовлюсь защищать свою жизнь. Я готовлюсь сорвать с ночного зверя покрывало, едва тот приблизится на расстояние удара. Моя единственная рука — это, знаете ли, тоже оружие… Однако ничего такого не нужно. Время подвигов еще не настало. Убийца уходит, оставив труп в постели; он уходит на лестницу, закрыв второй этаж на ключ.
Конец приключению.
Я вскакиваю.
Меня лихорадит.
Встав на краю кровати, осматриваю палату. Дверь к тете Томе закрыта — это в высшей степени странно. Спустившись на пол, я добираюсь до ее комнатенки, приоткрываю дверь, заглядываю в щелку… Жива старушка, надо же. Просто спит.
Идиллия.
Как кстати ее разморило, отметил бы проницательный сыщик.
Тугашев тоже спит — по своему. Я зачем-то тороплюсь к нему. Он мертв, мертвее, чем свет больничного ночника. Мертвенно-синие глаза открыты, из груди торчит рукоятка кухонного ножа. Прощай, Рома; возможно, тебе повезло… Обыскиваю пространство вокруг его кровати и обнаруживаю на полу несколько похожих ножей. Вот, оказывается, что выронил гость. На лезвиях — надпись: «SAAB».
В доме, нашпигованном хирургическими инструментами, убивают кухонными ножами? Смешно…
Я возвращаюсь к себе, не притронувшись к трупу. И, тем более, совершенно незачем бить в барабаны или, там, трубить в трубы, созывая здешних нелюдей. С какой стати я должен поднимать тревогу? Лучшая линия поведения — забросить на свою кровать одеяло и возобновить прерванный отдых, что я и делаю.
Случившееся — не моя проблема.
Три дня назад
Продать человека по частям гораздо выгоднее, чем целиком…
22.
Все смешалось в доме Облонских, написал бы по этому поводу классик.
Разумеется, то, что многие годы творилось на втором этаже, можно было квалифицировать, как серию предумышленных убийств, однако никто из хозяев дома не согласился бы со столь вульгарной формулировкой. Метаморфозы, происходившие с пациентами, ни в коем случае не являлись причиной их смерти. Пациенты умирали от естественных и понятных причин: остановка дыхания, гемотрансфузионный шок, синдром сосудистого сгущения, — и тому подобное.
